Нас ждал кофе в кофейнике френч-пресс.
Хоуи нажал на поршень и налил напиток в чашки:
— Могу я предложить тебе рюмку коньяка?
— Я всеми силами стараюсь не расклеиться. Так что коньяк… нет, не стоит. И курить не буду — знаю, какой ужас у тебя вызывают сигареты.
— Ну, пару-тройку ты уже выкурила за утро. Мой нос никогда не обманывает.
— Папа мог бы прожить дольше, если бы он бросил курить.
— Твой отец умер от гнева, если можно так выразиться. Это самая убийственная штука, которая разъедает нас изнутри. Сжирает душу.
— Я еще долго буду злиться на Питера. Но я еще больше злюсь на себя.
— На себя-то за что? За то, что не смогла предотвратить распад семьи?
— Потому что три дня назад я совершила жуткую ошибку. Совершенно идиотскую и, кажется, непоправимую.
— Выкладывай.
Я рассказала про письмо Дункана и свою ответную телеграмму, уничтожающую все. Хоуи слушал молча, только взял меня за руку, когда я начала хлюпать, сквозь слезы костеря себя за то, что всегда все только порчу в сердечных делах.
— Ответа от Дункана не было? — спросил он.
Я помотала головой.
— Я кретинка, — сказала я.
— Важнее другое: чего ты хочешь?
— Я не хочу, чтобы мне причинили боль.
— Хм… тогда лучше тебе не связывать свою жизнь ни с кем. Живи, блин, обычной серенькой жизнью, будто так и надо. Да только, милая моя, это не про тебя. Ты ведь уже однажды связала свою жизнь с кем-то. Потом много лет его оплакивала, потом потратила кучу времени на ни к чему не обязывающие отношения с Тоби — убивалась по эмоционально бездарному красавчику. Жаль Дункана… но что-то же заставило тебя убить все, не дав начаться. Прошло семьдесят два часа, но вопрос остается: чего ты хочешь?
— Как я могу думать об этом накануне похорон отца?
— Ну, так и не думай о этом. Но раз уж ты так сокрушаешься, что дала телеграмму, дай вторую — это может все исправить. Я тебе даже ее продиктую: