— Но однажды у тебя получилось.
— Когда у тебя все отбирают, счастье превращается в Албанию — закрытую страну.
— А я уверен, что многие албанцы ждут не дождутся момента, когда смогут свергнуть правящий авторитарный режим.
— Моя метафора была неудачной, зачем ее развивать?
— Несчастье авторитарно, потому что оно нас контролирует. Другими словами, это тоже вопрос выбора.
— Я не выбирала того, что случилось в Дублине.
— Но выбрала все, что происходило с тех пор.
— Несчастье — это эмблема семьи Бернсов.
— Пока один из вас не решит изменить сюжет.
Я очень долго сидела, уставившись в свой коктейль.
— Все это чересчур сложно.
— Рассмотри альтернативные варианты. Я и сам этим занимаюсь с тех пор, как все вокруг меня начали умирать слишком молодыми.
Хоуи уговаривал меня вместе поужинать, но я отказалась. Усталость валила меня с ног. Я пообещала, что мы наверстаем упущенное завтра, и согласилась взять у него валиум, чтобы ночью не попасть в ловушку бессонницы.
Вернувшись домой, я решила сделать один телефонный звонок, прежде чем лечь и попытаться уснуть. Чтобы найти номер, пришлось покопаться в одной из пяти коробок с разным барахлом, стоявших у меня под кроватью. В одной я хранила свои старые записные книжки. Потратив не меньше пятнадцати минут, я обнаружила блокнот на пружинке, купленный в Дублине на О’Коннелл-стрит, который был со мной во время единственной поездки в Париж. Номер, который я искала, был записан на внутренней стороне обложки. Я постаралась успокоиться, потому что не была уверена, что впоследствии не пожалею об этом звонке. Но потом потянулась к телефону, набрала код международной связи, затем 33 — код Франции — и следом оставшуюся часть номера, начинающуюся с единицы, кода Парижа. Я сверилась с часами. 9:08 вечера — это означало, что в Городе Света сейчас около трех ночи.
Гудки, гудки, гудки… Примерно на двенадцатом трубку наконец-то сняли. Мне ответил сонный голос, который явно принадлежал человеку, только что вытащенному из постели.
—