Мысль о существовании эстетического и утилитарного начал в составе некоего не равноправного, напряжённого их единства находит своё подтверждение при рассмотрении не только красоты, но и других эстетических категорий. Так, рядом с трагическим существует феномен «мелодраматического»; есть все основания интерпретировать последнее как ступень неполного преодоления эстетическим началом жизненной «вовлечённости» субъекта. (Слишком «реальное» отношение к гибели героя делает сцены подобного рода для художественно неискушенных реципиентов непереносимыми и оборачивается требованием happy end). В комическом пристрастное отношение человека к объектам смеха столь ярко выражено и настолько далеко от идеала «незаинтересованности», что А. Бергсон даже предложил считать смешное не чисто эстетическим, а скорее социальным явлением с примесью эстетических компонентов[478].
Как видим, действительные отношения эстетического и утилитарного носят своеобразный характер, они включают в себя момент их взаимодействия и
* * *
Старый, «извечный» спор о соотношении этих двух начал вспыхнул с новой силой, когда он был перенесён в контекст ещё одной фундаментальной проблемы – выяснения истоков искусства. Вопрос о происхождении искусства стал объектом пристального внимания ещё на рубеже XIX–XX веков. Одним из теоретических отражений тогдашних дискуссий на эту тему стали известные плехановские «Письма без адреса» (1899–1900). Вопрос ставился так. Если искусство уходит своими корнями в трудовые процессы, в материальное производство, то в своём развитом состоянии оно не может быть признано чисто эстетическим феноменом. Выполнение определённых социальных и даже утилитарных функций заложено в самой его природе. Если же материнским лоном искусства признать свободную, самоценную игровую деятельность, то эстетическое начало будет решительно отмежёвано от начала утилитарного уже в самих своих истоках. Исходя из основоположений исторического материализма, Плеханов и другие эстетики-марксисты ставили во главу угла труд, в игре же видели явление производное, вторичное и, при всей её кажущейся самоценности, всё-таки социальнонеобходимое, функционально заданное.
Полный отрыв духовных процессов от материальной основы жизни общества таким образом предотвращался, но – ценой односторонности иного рода. От внимания исследователей ускользало то обстоятельство, что в игре проявляется момент преодоления ограниченности наличной практики, совершаемого ради расширения – в будущем – горизонта самой практики. В игровых процессах происходит увеличение степеней свободы субъекта в обращении с материалом, что составляет важнейшую предпосылку творчества. Отсутствие в игре реальной внешней цели – лишь одна сторона дела. Подлинное предназначение игры – формирование субъективных способностей и механизмов для самых различных видов деятельности, как трудовых, так и социокультурных в широком смысле слова.