Его заинтересовала рыбная фабрика. Возможно, это следующий этап эксплуатации. Вероятно, они поступают точно так же, как Балабаган: пользуются своей монополией, тем, что торговцы рыбой никому больше не могут ее продать, назначают самые низкие цены и таким образом гребут деньги лопатой…

– Знаете, – произнес Балабаган, – двадцать семь процентов тоже кажутся мне довольно высокой ставкой.

– Что-что? – переспросил Джон, мысленно находясь далеко. – Двадцать семь процентов?

– Ну, вы ведь сказали, что я даю взаймы пять песо и хочу взамен восемь, что это составляет шестьдесят процентов. Но мой банк требует двадцать семь процентов, кроме всего прочего – гарантии… Я имею в виду, ведь это же много, правда?

Джон недоверчиво поглядел на него.

– Двадцать семь процентов? – переспросил он. – Здешний банк требует двадцать семь процентов по кредиту?

– Да.

Он припомнил соответствующие формулы, которые целую вечность назад разбирал в своем офисе. Двадцать семь процентов – это значит, что выплачиваемая в конце концов сумма удваивается примерно каждые два с половиной года.

– Как вы собираетесь выплатить свои кредиты?

– Я тоже задаюсь этим вопросом. С ледогенератором было только четырнадцать процентов, я справился…

– Но двадцать семь процентов! Почему вы на это пошли?

Балабаган отпрянул.

– А что мне было делать? Ледогенератор сломался. Я не могу вести дела без льда.

– Вы должны были обратиться в другой банк.

– Другие банки ничего не хотели давать.

Джон медленно кивнул. Вот это уже горячий след. Он почувствовал, как неутомимость уступает место холодной беспощадной ярости, и спросил себя, что сделает, когда найдет центр всех этих жестоких издевательств и бесцеремонных принуждений, паука в паутине, конец цепочки, босса всех боссов, главного эксплуататора.

Сможет ли он сдержаться.

– Ну вот, – прошептала Урсула Вален. В пыльной тишине библиотеки даже ее шепот прозвучал громко.

Журнал регистрации исходящих бумаг оказался тем, что она искала: в 1969 году документы были собраны и переданы на историческую кафедру университета, где находились в связи с работой над диссертацией, которая так никогда и не была написана, на протяжении полутора лет, чтобы наконец переместиться в библиотеку института, причем в отдельную часть, где хранились исторические подлинники, и поэтому входить туда можно было только по специальному разрешению. Разрешению, стоившему Альберто Вакки не более одного звонка.