В первый же год после развода я записался на курсы немецкого. Скоро, правда, желание изучать этот слишком трудный язык испарилось, но кое-что я все-таки запомнить успел. А еще заставил себя сесть за статью о герменевтике Гадамера и даже написал около двадцати страниц. Потом подумал: «Зачем тратить силы на всю эту тягомотину – размышлять, писать… Ведь без этого так спокойно живется». Но окончательно отложил статью в сторону, глянув в окно и увидев голубое небо. И тотчас захотел выйти с Пепой подышать свежим воздухом. Какое мне дело до всех этих философских рассуждений? Пусть ими занимаются те, кто живет в землях, где быстро темнеет, вечно идут дожди, дуют ураганные ветры и лютует мороз.

Но в первую очередь личный покой мне гарантировало то, что сведения о подвигах нашего расчудесного Никиты доходили до меня лишь эхом, то есть в смягченной форме – иначе говоря, в щадящих дозах или отдельными фрагментами часто уже решенных проблем либо проблем в процессе их решения. Кроме того, ни мне, ни мальчишке вовсе не хотелось обсуждать эти «ерундовые заморочки» в те короткие часы, которые мы проводили вместе. И ведь большая часть упомянутых проблем уходила корнями в стычки Никиты с матерью, что меня никоим боком не касалось.

Как я уже писал, с сыном я виделся в установленные судом часы либо, в виде исключения, по просьбе Амалии, когда ему было что-то от меня нужно или он впутывался в серьезные неприятности. Смешно было слышать, как Амалия, по чьему требованию мне позволялось встречаться с Никитой раз в две недели, возмущалась, что я мало времени уделяю сыну.

– Ему не хватает рядом мужчины – образца для подражания! – заявила она однажды.

«Ничего, – подумал я, – пусть найдет себе такие образцы где-нибудь еще».

Мальчишка вырос, очень скоро он уже был на целую пядь выше матери и перестал признавать ее власть. Иногда Амалия звонила мне, но не для того, чтобы заставить вмешаться и помочь в каком-нибудь критическом случае, а для того, чтобы я сам, своим умом, догадался, что пора вмешаться. Она не была способна управлять им, и это означало, по-простому говоря, что теперь управлял ею Никита. Мало того, нет никаких сомнений, что после нашего развода парень не раз поднимал на мать руку. Хотя на самом деле для Амалии в этом не было ничего нового. Ее отец, будучи сторонником воспитания у детей железной воли, всласть лупил обеих дочек, да и мать, изображавшая из себя святошу, от него не отставала. Ольга, насколько мне известно, тоже не слишком сдерживалась и запросто колотила свою «нежную подружку». Единственный из близкого окружения Амалии, кто ни разу и пальцем ее не тронул, был я, но она, судя по всему, так это и не оценила, во всяком случае, в шкале ее признательности я особого места не занял.