Я живу в стране, которая возводит исполинский храм в честь генерала, победившего в войне между ее согражданами. Социалисты, которые оказались сегодня у власти, задумали эксгумировать и перенести останки воителя в другое место, куда не будет доступа для публики. На самом деле правительство еще в начале года получило в Конгрессе одобрение этого декрета, но из-за препон, чинимых неким должностным лицом и семьей покойного, решение так до сих пор и не выполнено.

Минуя разные секции длинного прохода, ведущего прямо к Святому кресту, я начал незаметно разбрасывать маленькие бумажки. Доставал несколько штук из кармана куртки и по одной кидал себе под ноги. Они совсем крошечные, размером не больше ногтя на мизинце. Только вблизи можно оценить их смысл – и только при условии, что они упадут своей цветной стороной кверху. В итоге за мной оставалась дорожка вроде той, что оставляли за собой из камешков Гензель и Гретель в сказке, которую в детстве мама рассказывала нам с Раулито.

Дойдя до креста, я обхожу главный алтарь в поисках могилы Франко. Перед ней стоит кучка народу, поэтому я поворачиваю к часовне Святого Причастия и там тоже пользуюсь случаем, чтобы оставить дюжину бумажек в проходе и под некоторыми скамьями. Вижу – и где же? – у входа в противоположную крипту – охранника в форме и с дубинкой. Охрану я нахожу скромной, даже более чем скромной, если, конечно, тут нет скрытых камер или охранников, маскирующихся под туристов. Вскоре я убеждаюсь, что рядом с могилой диктатора уже никого нет. Неспешно иду к ней и, оказавшись рядом, спокойно наклоняюсь и делаю вид, будто хочу получше расположить цветы. А сам свободной рукой достаю из кармана горсть бумажек и рассыпаю на плите – штук двадцать-тридцать, не меньше. Потом отступаю на шаг. Если кто-то сейчас наблюдает за мной, решит, что я один из тех, кто тоскует по франкизму и готов вытянуться в струнку, чтобы в патриотическом экстазе отдать римский салют. Как легко было убедиться, мои спокойные движения не привлекли к себе никакого внимания. Никто ко мне не подошел. И теперь, зная, что сюда никто не смотрит, я складываю ладони вокруг рта рупором, словно решив одновременно почесать обе щеки, и плюю на могильную плиту.

Мысль отдать долг памяти отца таким вот необычным образом пришла мне в голову утром, когда я гулял с Пепой по центру городка и наткнулся на витрину писчебумажного магазина. Там за совсем небольшие деньги я купил все, что было нужно: фломастеры с толстым концом и школьные ножницы. Вернулся в номер и начертил на двух белых листах горизонтальные линии – красные, желтые и лиловые, именно в таком порядке, – покрыв ими всю бумагу. Потом взял ножницы и теперь уже по вертикали нарезал тонкие полоски, а полоски разрезал на квадратики, в каждом из которых присутствуют все три цвета. По моим подсчетам, у меня должно было получиться около тысячи крошечных флагов Второй Республики. Я ссыпал их в карман куртки, поцеловал Пепу в лоб, пообещал не задерживаться дольше строго необходимого времени и на машине двинулся к Долине павших[52], где никогда раньше не бывал. Может, туда ездил Никита. Надо будет у него спросить.