Я шепчу Пепе:

– Скучать нам здесь не дадут.

Две ночи, проведенные в этой гостинице с претензией на старину, окна которой выходили на горы, а деревянные половицы чудесно поскрипывали, мне будет трудно забыть. В среду я должен решить, стоит ли продолжать поездку или лучше вернуться домой. Там ведь осталась бедная одинокая Тина в своем соблазнительном белье и со своим неподвижным взглядом.

Мне было бы интересно узнать, не находится ли в сходной ситуации тот тип, который что-то пишет за соседним столиком, макая гренки в чашку с шоколадом? В мыслях я обращаюсь к нему: «Простите, что отвлекаю вас. Вы тоже решили положить конец своему участию в этой нелепой трагикомедии под названием жизнь и ведете диалог с самим собой, ежедневно делая такие же записи, как и я? Нельзя ли поинтересоваться, что вы так старательно пишете в своей тетради? Почему бы вам не посмотреть мне прямо в лицо и не задать те же вопросы, которые задаю вам я? Вы положили в чемодан смертоносный порошок или оставили его дома до назначенного часа? Можете не отвечать. На самом деле не имеет никакого значения, что вы скажете. Только об одном попрошу: если вы остановились в этой же гостинице, будьте добры, не вздумайте выброситься из окна. Иначе вы превратите уличную плитку черт знает во что, а кроме того, тут гуляют дети».

16.

Несколько букетов разложены вокруг выбитых на белом камне имени и креста. Можно подумать, что похороненный тут сеньор, при жизни мелкорослый и не слишком склонный к жалости, даже сейчас, через сорок четыре года после смерти, продолжает будоражить души своих приверженцев. Один обернутый в целлофан букет из белых и красных гвоздик перевязан лентой цветов национального флага. Если бы Хромой узнал, что я посетил это место, непременно потребовал бы от меня объяснений. Вчера вечером он вроде как из любопытства написал мне эсэмэску. Неужто решил проконтролировать мои передвижения? Я ответил, что намерен всю неделю провести в Касересе, городе, расположенном достаточно далеко от Мадрида, чтобы Хромой вздумал нагрянуть сюда. Вряд ли он поступит так жестоко.

Признаюсь, я ожидал найти больше фашизма за этими высокими гранитными стенами и под украшенным мозаикой куполом; но все, что я вижу вокруг, это религия (тут я воспользуюсь случаем, чтобы выстрелить очередью из определений) – пышная, тяжеловесная, непрошибаемая, отжившая свое, притягивающая туристов, кое-кто из которых даже здесь не прекращает весело болтать. Вон идет молодой папаша, толкая коляску с младенцем, вон – девчонка в шортиках, открывающих на радость всем молодые ноги, а вон – неторопливая группа пенсионеров. И многие плевать хотели на запрет фотографировать.