12.

Я уверен, что мама так и не смогла смириться с тем, что рассталась с Эктором Мартинесом. Старик ее обожал. Не смею судить, связывала ли их любовь. Наверняка нет – по крайней мере, в полном смысле этого слова, и по крайней мере, с ее стороны. Скорее, на мой взгляд, мама оказалась наконец в новой и, разумеется, приятной для нее роли – она получала, а не только давала. А что взамен выпадало на его долю, мне безразлично.

Из этой мысли вытекает еще одна, которую скорее можно назвать догадкой. Пока мама сохраняла ясность ума, она не простила нам, что мы заставили ее расстаться с этим элегантным и добрым сеньором. Правда, она ни разу не упрекнула меня в этом напрямую. Про Рауля не знаю. Время от времени она делала намеки или жаловалась на апатию, на то, что ждать ей в жизни больше нечего, а значит, и жить не хочется. Мы с Раулем знали – потому что не раз это обсуждали, – о ком она думала, когда донимала нас своими жалобами, не связанными с какими-то конкретными событиями. Мама старалась не упоминать при нас имя Эктора, и тем не менее я готов был поспорить на что угодно: как только мы приходили к ней в гости, она с горечью – а может, и негодуя на нас – вспоминала этого человека, который был щедр с ней, как никто другой.

И сейчас я спрашиваю себя: когда мама приглашала нас к себе на обед, не плевала ли она тайком нам в тарелки с супом? А могла ведь. Запросто.

У меня почти нет сомнений в другом: она решила незаметно отдалиться от нас. Не помню, чтобы при встрече мама не поцеловала меня или не обняла, но и искренней радости тоже не проявляла. И чем больше я об этом раздумываю, тем больше убеждаюсь, что она преуспела в искусстве скрывать свои истинные чувства и умудрялась наказывать нас с Раулем своей холодностью так, что мы этого не замечали.

– Что с тобой, мама?

– Не знаю, может, давление, а может, съела что-то не то.

Думаю, перед ней стояла неразрешимая дилемма. Доказательств у меня нет, но я не стану тут деликатничать, поскольку не даю показаний в суде, поэтому позволю себе дать сокрушительный залп, высказавшись совершенно откровенно. Я полагаю так: с одной стороны, мама считала, что должна нас любить, поскольку мы были ее детьми, она нас родила, вырастила и так далее. Но с другой стороны, она нас ненавидела и продолжала втайне ненавидеть, пока разум ее постепенно не угас.

Готов поклясться, что, когда мама порвала отношения с сеньором Эктором, она от обиды решила не признавать и наше право на счастье – это касалось как Рауля, так и меня, но не в том смысле, что она желала нам всяческих бед, нет, конечно. Ее бы глубоко ранило, как я теперь думаю, если бы нам с братом повезло с тем, чего мы лишили ее саму, – если бы у нас сложились прочные и гармоничные отношения с выбранными нами женами. И мои подозрения небеспочвенны; достаточно вспомнить, как она относилась к обеим невесткам, особенно к Марии Элене, хотя та в силу своей натуры была более отзывчивой, более уступчивой и менее способной защитить себя, чем Амалия, и терпела откровенно пренебрежительное отношение к себе. Я помню довольно грубые мамины выпады в ее адрес, которые потом мы с Амалией обсуждали наедине. – Твоя мать просто терпеть не может Марию Элену. Заметил, как она ее осадила за обедом? Скажи она такое мне, я бы это не проглотила.