Я сижу в парке на скамейке, в тени под деревом. Жара и синее небо. Появляется капля крови, юркая и крошечная, из моей «красивой мужской руки», как сказала бы Агеда. Но опыт не удается. Тыльная сторона ладони оказывается слишком плотной; игла, наткнувшись на кость, начинает гнуться, и боль становится такой сильной, что я с трудом сдерживаю крик. Нет, это совсем не та боль, какую мне хотелось испытать, не та боль, которая освободила бы меня от страха и соединила с матерью-землей или даже примирила с ней. И тут я вдруг вижу в небе пару-тройку стрижей. Неужели они летят мне на помощь? Однако я тотчас сознаю, что, наблюдая за ними, могу терпеть боль от медленно проникающей в плоть иголки, могу не замечать того, что меня окружает, и сосредоточиться на болезненных ощущениях, не прерывая при этом ход своих размышлений.

Вскоре я показываю сидящему неподалеку старику, которого никогда раньше не встречал, две иголки, торчащие у меня между большим и указательным пальцами. Он смеется и говорит:

– Да ну тебя, устроил тут цирк! Это точно какой-то фокус!

30.

Нынешнее утро я в основном посвятил приведению в приличный вид машины, и теперь она блестит как новенькая. Я поехал на хорошо знакомую мне мойку, дотошно вычистил салон пылесосом и наполнил бак бензином. Я хочу, чтобы Никита мог сразу начать ею пользоваться, а если решит продать, чтобы она выглядела наилучшим образом.

С четырех до восьми я устроил в квартире авральную уборку, какой здесь не случалось веками, и постарался не оставить нигде ни пятнышка, ни соринки. На самом деле у меня дома было не особенно грязно. Ну да, пыль скопилась под редкими теперь предметами мебели, но мое самолюбие словно наждачной бумагой терзала мысль, что после четверга сюда войдут, допустим, Никита в сопровождении своей убитой горем (обхохотаться можно!) матушки или инспектор полиции в поисках улик; а может, к ним присоединится кто-то из соседей, увидев, что дверь открыта; каждый проведет пальцем по какой-либо поверхности, и все хором заявят: «Ну и свиньей же он был!»

Я надеюсь, что вчерашние опыты с иглами были моим последним страданием в мире живых. Но хуже боли, хуже всего, вне всякого сомнения, страх: страх перед страхом, который сегодня я пытался победить спасительным, хотя и не всегда надежным методом – чем-то плотно себя занять. Целый день я трудился не покладая рук, и это помогало отгонять лишние сейчас тяжелые мысли. Эту технику – делать дело, чтобы не думать, я, скорее всего, перенял у отца, который доводил себя до изнеможения по причинам, известным только ему одному, перелопачивая горы работы.