— Ух, молодцы, бабы! — радостно крикнула старуха. — Ни от камня плода, ни от вора добра. Пошли руки мыть.

У рукомойника, подвешенного к старому столбу у сарая, Даша и задала вопрос, который давно жег язык, но не было возможности спросить.

— А вы не помните женщину, которую с поезда сняли… она куда‑то ехала, и в вагоне рожать начала…

— Это артистка, что ли? — улыбнулась санитарка, и тут обнаружилось, что у старухи нет переднего зуба. Во всей своей жизни Даша не видела улыбки милее. — Да как же мне ее не помнить, если я ей сама потом в Ярославль телеграмму посылала. Она, бедненькая, плакала, убивалась, что в кино свое не поспеет. " У меня, — говорит, — съемки, а тут все так не кстати."

— Она двойню родила? — спросила внимательно прислушивающаяся к разговору Элла.

— Да какую там двойню. У нее и живота‑то не было. Ху–уденькая. Семимесячную родила, и роды были трудными. Ей девочку кормить не давали, а она все плакала. А потом, когда узнала, что ребенку опасности нет — выходим, говорит мне: "Александра Егоровна, раз дочка моя жива будет, то и мужу телеграмму отбейте".

— И вы дали телеграмму?

— Отбила. Куда — не помню. Давно это было.

— А как ее звали?

— Артистку‑то? Забыла, милая. А зря. Она у нас долго лежала. На прощанье мне платок крепдешиновый подарила. Я его потом внучке отдала. Красивый платок, с хризантемами.

У Даши глаза переполнялись слезами, сейчас заполнят глазную впадину всклеть и потекут вольно. Элла судорожно искала в сумке кошелек.

— Ну ладно, поговорили и будет. Каменюку у меня завтра сосед заберет для забора. В дом не зову, простите… Сами видели, клубника вся разворочена.

— Мы к вам завтра зайдем… — пролепетала Даша и, схватив Эллу Викентьевну за руку, повлекла ее к калитке.

Вот оно, значит, как бывает. Невообразимое, но такое естественное событие — встретить человека, который своими руками принял тебя в этот мир. Конечно, баба Шура только санитарка, ее обязанность — полы мыть и за роженицами ухаживать. Но ведь очень может быть, что именно она приняла спеленутый кулек и отнесла его под колпак… или где там у них лежат недоношенные…

Мысль, что в городе Котьме, о котором она раньше и не подозревала, живут люди, чья память зачем‑то сохранила факты ее появления на свет, совершенно потрясла Дашу. Она вдруг представила себе, что ее скромное существование протекает сразу в нескольких плоскостях, и живет она, оказывается, не только в конкретной точке и в данный миг, но и в фанерной ракете, в которой пряталась в детском саду от воспитательницы, и на даче, где купалась в пруду, и в убогой комнатенке в Крыму, которую снимали родители в Новом свете у хозяйки–ведьмы, и в школе… нет, в школе не надо… а на последнем экзамене по истории — пожалуйста, она так и стоит там со счастливым билетом в руке. И ощущение этого разнообразного существования не только не было болезненным (раздвоение личности!), но давало чувство надежного тыла. Сообщество людей, стая, род, братство, все вместе… ну и все такое прочее — ясные, добрые мысли.