Врач–акушерка Евгения Федоровна жила в многолюдной семье. Квартирка была крохотная, совершенно негде приткнуться. Разговор начали на кухне, продолжили за шкафом в закутке, а заканчивали на балконе, плотно заставленном банками с вареньем и свежезамаринованными огурцами. Столичный вид гостей смущал хозяйку, и она все время прерывала свой рассказ извинениями и заполошными восклицаниями: " Зачем вы обувь‑то сняли? У нас такая пыль! Может, вам чайку подать? Можно прямо на балкон. Табуреточки поставим…"

Да, она помнила этот год, потому что тогда у нее первый муж умер. И вы правы, этот год был урожайным на близнецов. Было несколько пар. Вас разлученные близнецы интересуют? От детей тогда редко отказывались, не то, что сейчас. Но ведь их могли разлучить и вне стен роддома, то есть позднее. Я помню, была одна неприятная история. Год надо уточнить в архиве. Мать — совсем девчонка. Там муж очень негодовал. Он сына ждал, а она ему, словно в насмешку, двух девочек родила. И кажется, они не состояли в браке. Простите, но подробностей я не помню. Но что он отказалася от детей — это точно. Гнусность, одним словом.

— Мы завтра поработаем в архиве, а после этого обратимся к вам вторично. Вы не против? — спросила Элла Викентьевна, доставая доллары.

— Да, помилуй Бог, за что же деньги? Вот если бы я у вас роды принимала, тогда другой разговор. Да мне и за роды столько не платят. Ну раз такое дело, без чая я вас никак не могу отпустить. Коля, забирай тетрадки, будешь уроки в большой комнате делать. Ну что же, что там Миша! А телевизор можно выключить, между прочим. Ты поговори у меня, поговори… У всех завтра контрольная. А у меня гости из Москвы. И закрой рот! Ты что, гостей из Москвы никогда не видел?

Ритуал был соблюден полностью. За чаем опять шел разговор о близнецах. Даша держала чашку с блюдцем на весу. Руки дрожали, лоб потел. Вытиря его левой рукой, Даша панически боялась уронить эту фарфоровую старинную красоту с фиалками на пол. И еще очень не хотелось оказаться одной из тех крох, от которых отказался отец. Фридман бы никогда не отказался. А этот — сапоги гармошкой, пиджак нараспашку… или наоборот, весь утонченный, в импортном костюмчике, в золотых очках, с нервным лицом… Последний образ чем‑то неуловимым напоминал Соткина.

— Все, пошли к тете Шуре–санитарке. Эта врачица тоже говорит, что у старухи память уникальная.

На Ручейной, где обитала тетя Шура, досок, сообщающих об образцовом быте не было, но сам пейзаж мог поразить любое воображение. Дом, забор, дом, забор, из‑за заборов ветки яблонь с красными плодами. Видно, всем жителям недавно завезли дрова. Березовые чистые бревна лежали у каждой калитки в живописном беспорядке. Некоторые были распилены, иные уже обработал топор, оставив груду поленцев. Улочка упиралась в ручей и холм, на который, минуя мостик, взбиралась трудолюбивая тропка. Холм венчали развалины церкви, украшенные строительными лесами. Маленькая часовня рядом была уже полностью отреставрирована и теперь слепила глаза обитой жестью главкой.