– Как бы это не оказался Констебл, – пробормотала я. – Небо выписано в его стиле.

– Я уж и не знаю, стоит ли перевозить все эти картины к Пави, – сказал Самир. – Она, конечно, обеспечит им хорошую заботу. Но, не приведи Бог, случится пожар или что-то в этом роде…

– Верно. Не так-то легко будет убедить потом страховую компанию, что в помещении хранилась картина стоимостью в несколько миллионов, – поднявшись, я еще раз оглядела картины, поставленные в ряд. – Не знаю, какую еще подсказку моя мама могла оставить в спальне Виолетты… Разве что подсказкой были те фотографии?

– Но зачем ей было выводить нас на картины?

В задумчивости я постучала указательным пальцем по носу:

– Возможно, ради денег, которые за них можно выручить. Или мама их хотела от чего-то обезопасить.

– И поэтому оставила их завернутыми в бумагу в ветхой, разрушающейся усадьбе на неизвестный срок? – нахмурился Самир. – Это полная бессмыслица.

– Не думаю, что картины пролежали там очень долго, – возразила я. – Возможно, всего несколько месяцев. Похоже, мама болела и знала о своей болезни, только мне ничего не говорила, – я передвинулась, чтобы взглянуть на картины с другого ракурса. – Мама курила пятьдесят лет. Ее легкие были сильно поражены.

– Я очень сопереживаю тебе, Оливия.

– Спасибо.

– Но даже если твоя мама была больна, для чего она все это затеяла?

– Мама любили розыгрыш с поиском сокровищ, – пожала я плечами.

Потом подняла с пола одну картину и поменяла ее местами с другой. Я действовала по наитию, руки двигались произвольно, неосознанно, пока все картины не составились в радугу!

В горле комом встала боль, тоска по ушедшей маме и благодарность за этот прощальный жест. Ведь он стоил ей немалых усилий…

– В детстве я часто проделывала это в маминой студии. Переставляла картины по цветам радуги. Но так здорово у меня еще никогда не получалось. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый, – обвела я «радугу» рукой. – «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан».

«Красная» картина была из цикла о паше и наложницах из гарема. И каждая картина своим общим колоритом в точности соответствовала определенному оттенку цветовой гаммы радуги. Картина Моне – подлинная или копия – была фиолетовой.

Самир начал их фотографировать.

– Может быть, подсказка скрыта в именах художников или темах картин? – предположил он. Сделав сначала панорамный снимок, Самир затем сфотографировал каждую картину по отдельности: – Ты знаешь, чьи это работы?

– Нет. Попробую опознать их в поиске по изображениям.

Убрав мобильник в карман, Самир расставил ноги, заложил руки за спину и застыл, изучая картины. А я запечатлела его образ в своей памяти: красивые руки, длинное тело, изящество в осанке и позе. Самир явно был в ладах с самим собой, что случается крайне редко. Полностью самодостаточной была и Пави. И она всегда оставалась собой. Наверное, сказывалось воспитание. Только чье? Отца или матери? Мне стало любопытно на нее посмотреть.