Глубоко вдохнув, чтобы не выдать свою печаль, я поцеловала Джорджа.

– Спасибо вам. Я вам так благодарна за помощь.

Граф прикрыл глаза:

– Алекс…

Я выпустила его руку и вышла позвать Алекса.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Оставив Клавдию и Алекса, я вышла прогуляться на улицу. Я не позвонила ни Самиру, ни кому-либо другому. Я шла и шла – по одной улице, по другой, не обращая внимания на вновь заморосивший дождь, что мочил мне волосы. За его каплями не видно было моих слез.

И все время, пока я так бродила, рядом со мной шла мама. В практичных туфлях, в каких обычно ходят женщины с авоськами. В витрине книжного магазина я заметила ее желтовато-коричневый плащ, который, несмотря на свой возраст, сохранился в идеальном состоянии, потому что мама бережно относилась к вещам. Граф ушел, и я понимала, что мне будет его не хватать, что я буду по нему горевать. Но именно потерю мамы я ощутила особенно остро в тот беспросветный английский день, под унылым холодным дождем. И мне так хотелось с ней поговорить! Хотя бы раз! Один только раз!

Когда дождь усилился, я юркнула в «Косту» и заказала латте – впервые со дня приезда в Англию. Крепкий кофе с молочной пенкой взбодрил меня, и, допив его, я нашла в себе силы позвонить Самиру с просьбой заехать за мной.

– Правда, я не знаю точно, где нахожусь, – извиняющимся тоном призналась я. – Подожди секунду, спрошу у бармена.

– Ты в порядке?

– Нет, – сморгнула я новый прилив слез. – Я убита горем.

– Так и должно быть. Я постараюсь приехать как можно быстрее. Но на дороге пробки.

Достав из сумки альбом для зарисовок, я пролистала его. Это был своеобразный «дневник» моего пребывания в Англии. Вот лимонный суп с курицей у графа, вот – клубника, которую я купила, попробовав такую же у Элен, вот – специи: бадьян, стручки кардамона, семена тмина и кориандра. Открыв чистую страницу, я начала зарисовывать по памяти мамину кухню с окнами, выходившими в ее сад, с панелью-фартуком, которую она всю жизнь ненавидела, но не заменяла, и занавесками. На этой кухне я научилась готовить, потому что у мамы способностей к кулинарному творчеству так и не выявилось.

На обороте листа я набросала ее лицо: заостренный подбородок, гладкие красивые волосы, большие глаза, полные тайн. Но лишь когда на него упала новая слеза, я поняла, что снова заплакала. Сдержать слезы я уже не смогла. Только заставила себя повернуться к окну, за которым серел ненастный день. На меня накатила такая печаль, что мне показалась – я вот-вот умру под ее неподъемным бременем.

Когда приехал Самир, я уже выпила не только кофе, но и чай и съела пирожное – сухое и не шедшее ни в какое сравнение с шедеврами Элен. Но зато я успокоилась, задвинув грусть туда, откуда она уже не могла вывести меня из равновесия. Я чувствовала боль от новой раны – утраты графа, но тоску по маме мне удалось заглушить. Конечно, до поры до времени…