Однако подъем становился все круче и круче, а потом тропа и вовсе стала похожа на узкую винтовую лесенку. Мы поднимались в молчании, следуя друг за другом. Прошел час, а может, и все четыре. Мои ботинки уже казались мне на размер меньше, чем нужно, а левую пятку я так натерла, что каждый раз словно на раскаленную сковородку ступала. Два раза я упала, сильно испачкав свои стильные брюки цвета хаки, предназначенные для элегантной охоты на лис, а моя белая рубашка наследницы поместья давно уже насквозь пропиталась потом. В голове крутилась одна и та же глупая мысль: хватит ли у меня самообладания, чтобы безразличным тоном спросить: Ну что, далеко еще? И тут вдруг деревья стали редеть, подъем стал более пологим, и мы, вынырнув из леса, оказались на голой скалистой вершине, откуда открывался такой вид, словно до самого горизонта нет и не может быть ни малейших следов человека.

А далеко внизу гигантской черной рептилией – миля в ширину и пять миль в длину – вытянулось озеро. Казалось, оно, припадая к земле, ползет через весь этот дикий край к Нью-Йорку.

– Ну вот, – сказал Тинкер, – теперь сама видишь.

Да, теперь я все видела сама. И прекрасно понимала, почему Тинкер, почувствовав, что в его жизни полный кавардак, решил приехать именно сюда.

– Точно таким же его увидел и Натти Бампо, – сказала я, усаживаясь на большой камень.

Тинкер улыбнулся, благодарный, что я помню, кем он хотел бы стать на один день, если бы это стало возможно.

– В общем, да, – согласился он, вытаскивая из рюкзака сэндвичи и фляжку.

А затем уселся в нескольких шагах от меня – на джентльменском расстоянии.

Пока мы ели, он вспоминал, что, когда их семья в июле обычно отдыхала в штате Мэн, они с братом порой на несколько дней исчезали из дома и шли куда глаза глядят по Аппалачской тропе[157], прихватив с собой палатку, компасы и складные ножи, которые мать подарила им на Рождество; каждый раз они по полгода ждали, чтобы можно было применить эти ножи в деле.

Наш разговор еще ни разу не коснулся ни колледжа Сент-Джордж, ни трагических перемен в жизни юного Тинкера. И я совершенно точно не собиралась поднимать эту тему первой. Но когда Тинкер заговорил о походах, которые они с братом совершали в штате Мэн, он по-своему ясно дал мне понять, что в его жизни это были самые мирные и счастливые дни, предшествовавшие временам куда менее удачливым и даже тяжелым.

Когда мы покончили с ланчем, я прилегла, подложив под голову рюкзак Тинкера, а он, наломав палочек, пытался попасть ими в маленький кустик мха, росший на расстоянии двадцати футов – так мальчишка не может вернуться из школы домой, пока не докажет, что он самый главный в мире чемпион. Тинкер даже рукава рубашки закатал, и стало видно, что руки у него все в веснушках, появившихся еще под жарким солнцем на юге Франции.