Поскольку Мароция, вне всякого сомнения, также прекрасно иллюстрирует своим нравом ту эпоху, оба супруга, безусловно, образовали то, что можно назвать идеальной парой, безупречно гармонирующей со своей эпохой.

Характер Гуго неплохо проявляется уже в эпизоде подготовки к их свадьбе. Он был братом Гуидо, второго мужа Мароции; соответственно, жениться на ней не имел права, поскольку это воспринималось бы церковью и обществом как инцест. Чтобы обойти это препятствие, Гуго без долгих колебаний опорочил свою мать, поклявшись в том, что он плод адюльтера и, значит, сводный, а не родной брат Гуидо. Удовлетворенная королевской тиарой, но все еще не насытившаяся почестями, Мароция потребовала от своего сына-папы провозгласить Гуго императором: "В своих мечтах она шла дальше, видя себя в блеске императорского пурпура: ее сын, Иоанн XI, не посмел бы отказать в императорской короне королю Италии, который вскоре должен был стать его отчимом"[99]. Само собой, у нее все должно было пройти без сучка без задоринки — Иоанн был податливой глиной в ее руках, если бы проекту не воспротивился другой ее сын, Альберик II, изгнавший Гуго, арестовавший Мароцию и заключивший Иоанна XI под стражу в покоях папского дворца.

Публичный этап жизни Мароции здесь подходит к концу, но, чтобы добавить еще один цветной мазок к тусклой атмосфере той эпохи, процитируем другой значимый факт из истории "порнократии". Мароция, уже почти шестидесятилетняя, потратив годы на погоню за амбициозными миражами, встретила старость в стенах темницы замка Святого Ангела. Там ее настигла весть о том, что восемнадцатилетний Оттавиано, граф Тусколо, сын Альберика II и ее внук, был возведен в понтифики под именем Иоанна XII. Оттавиано был мальчишкой, абсолютно непригодным для таких функций, да и проявит он себя наихудшим образом. Так думал даже кардинал Беллармино, сказавший про него: Fuerit fieri omnium deterrimus, что означает "Из всех пап никого не было хуже него".

Список его преступлений бесконечен: поговаривали, будто он даже изобрел грехи, о коих никто до того и не помышлял, превратив Рим в тот самый Град стыда, на который обрушится с осуждением Лютер много веков спустя. В Латеранском дворце он содержал гарем, состоявший из юных женщин и мальчиков, всегда готовых к услугам, расхищал дары и подношения паломников, растрачивая их на игры и попойки, кормил две тысячи своих скакунов (явное преувеличение) миндалем и инжиром, вымоченным в вине.