Есть один человек, который понял всё это намного раньше и гораздо лучше, чем Вашингтон, Джекобс или даже Беньямин. Этот человек никогда не был в Нью-Йорке, потому что такого города еще даже не существовало, когда он жил, по крайней мере, под его нынешним именем. Тем не менее, выросший в Амстердаме, бесспорной столице XVII века, Спиноза хорошо знал расположенный по другую сторону Атлантики Новый Амстердам, основанный всего за шесть лет до его рождения. Когда ему было двадцать два года (в год смерти его отца и за два года до его отлучения от церкви), несколько голландских евреев высадились на Манхэттене и основали первую еврейскую общину в Северной Америке. Питер Стайвесант, бывший в то время губернатором колонии, был твердо уверен в том, что их следует изгнать с управляемой им территории, но руководители Вест-Индской компании в Амстердаме считали иначе.

Имя Спинозы редко упоминается в европейских сочинениях Беньямина. Однако в Америке его Манхэттенский проект обретает связь с Этикой Спинозы, подобную связи промокательной бумаги и чернил. Первое пропитано вторым, пусть это и невидимые чернила. В то время как главным героем метафизики Спинозы является Бог или природа, в центре философии Беньямина стоит Нью-Йорк, или абсолютная жизнь. Подобно субстанции Спинозы, Беньямин воспринимает город как чистую имманентность. Но когда он вынужден либо уточнить это утверждение, либо встретиться лицом к лицу с его неясной природой, он лишь окутывает загадку тайной, говоря, что аура Нью-Йорка – это «жизнь и ничего больше»[631].

Обычно смысл Этики Спинозы связывают с религиозной мыслью Маймонида, политической мыслью Гоббса, философской мыслью Декарта или научной мыслью Ньютона. Менее распространен подход, когда его связывают с искусством Рембрандта: как яркое отражение, почти репрезентация городской жизни, возникшей в быстро расширяющемся космополитическом хабе вокруг Амстердама, во время золотого века этого города. Если следовать по этому пути, город перестает быть просто почвой, на которой зиждется философия Спинозы. Это скорее то, к чему в конечном счете относится его странная теория модусов, атрибутов и аффектов. Его цели: увидеть город sub specie aeternitatis, с точки зрения вечности, и способствовать интеллектуальной любви к городу.

К счастью, только место способно подтверждать теорию, а не наоборот. Ибо, «в то время как факты никогда не устаревают и не портятся», как утверждает Исаак Башевис Зингер, «с комментариями это случается всегда»[632]. И в любом случае философию, как и город, невозможно завершить; в лучшем – или худшем – случае их можно покинуть или забросить.