Четвертый Перформанс длиной в один год снова обратился к тому, от чего Шей не отказывался ни в одной из своих предыдущих работ – на сей раз к одиночеству. В сотрудничестве с другим художником, занимавшимся перформансами, Линдой Монтано, они решили не отходить друг от друга в течение целого года. Каждый из пары (они не были знакомы друг с другом до начала перформанса и не слишком хорошо ладили во время него) мог жить своей обычной жизнью: ходить в кино, работать, ремонтировать студию, встречаться с друзьями. Но весь год они оставались связанными друг с другом веревкой в два с половиной метра, постоянно обернутой вокруг их талий. Узлы на веревке были скреплены двумя печатями и подписаны двумя свидетелями. Монтано и Шей также решили не прикасаться друг к другу в течение всего этого периода. Как видно из афиши, рекламирующей перформанс под названием Искусство/Жизнь, на этот раз было запланировано всего четыре официальных дня для зрителей, вероятно, потому, что для обычных людей, жителей центра города, зрелище мужчины и женщины, идущих по улице и связанных между собой веревкой, не было такой уж диковинкой.

Последние два перформанса Шея составляют естественное завершение его шедевра из шести частей. Но они также проблематизируют и его положение в истории искусства. Предпоследний Перфоманс длиной в один год, начался 1 июля 1985 года. (Между перформансами он делал перерыв в несколько месяцев, который он считал «временем жизни», а не «временем искусства»[615].) Он, вероятно, был наименее трудным из всех, которые он когда-либо осуществлял, но вполне возможно, и самым радикальным. В опубликованном Шеем заявлении говорится, что он «не будет заниматься искусством, не будет говорить об искусстве, не будет смотреть на искусство, не будет читать про искусство, не будет ходить в художественные галереи и художественные музеи в течение одного года»[616]. Вместо этого он будет «просто идти по жизни». Добиться успеха в этом начинании ему удалось, только уехав из Нью-Йорка на бóльшую часть года. В отличие от предыдущих перформансов, в этом не могло быть ни документирования, ни зрителей, ни каких бы то ни было следов, которые могли бы свидетельствовать о том, что исполнение манифеста действительно имело место, поскольку это являло бы собой его нарушение. Учитывая предыдущую историю полной преданности Шея своей работе, у нас мало причин сомневаться в том, что он нарушил свое слово.