Здесь нельзя не задуматься. «Непрямая коммуникация» – это такой «оппортунистический» метод, призванный пробудить современного индивида, буржуа, ввергнутого в отупение обществом, основанным на выгоде? Или же, напротив, она связана с постоянной природой языка и оказывается необходимой потому, что, по Кьеркегору, наше отношение к бытию может быть только безмолвным?

Не отличаться от первого встречного, походить на первого встречного, в то время как ты внутренне страдаешь, драматически переживая свою исключительность, – так поступает религиозный человек, чтобы «возвысить голос против единомерности внешнего и внутреннего»[608]. Кьеркегор называет это юмором: если ирония есть инкогнито на этической стадии, то юмор – на религиозной.

На недоверчивый взгляд психологии может показаться, что эти доводы суть изощренная система, призванная оправдывать греховное одиночество. Кьеркегор старается сохранить некий секрет, скрыть нечто постыдное, упоминая о них лишь негативно; в отношении этих вещей он соблюдает сугубую сдержанность и тщательно изгоняет всякий их след из своих личных записей:

После моей смерти в моих бумагах не найдут (и в том мое утешение) ни одного разъяснения насчет того, чем незримо наполнялась моя жизнь; у меня под полом не сыщут текста, который все объясняет и который часто превращает для меня в события огромной важности то, что свет счел бы пустяком и что я и сам считаю безделицей, стоит лишь убрать тайное примечание, служащее для него ключом[609].

После моей смерти в моих бумагах не найдут (и в том мое утешение) ни одного разъяснения насчет того, чем незримо наполнялась моя жизнь; у меня под полом не сыщут текста, который все объясняет и который часто превращает для меня в события огромной важности то, что свет счел бы пустяком и что я и сам считаю безделицей, стоит лишь убрать тайное примечание, служащее для него ключом[609].

«Дневник» Кьеркегора – это многословное произведение о муках, вызванных решимостью ничего не признавать вполне. Если же все-таки надо облегчить душу, если для стремящегося к спасению непременно нужна исповедь, то она будет обращена только к одному – к Богу.

Категория религиозного, как она определяется у Кьеркегора, предполагает постоянную невозможность диалога с другим человеком и одновременно потребность как-то утвердить свою скрытность и одиночество, придать им провиденциальную ценность и телеологический смысл, дабы поставить их в средоточие приватного отношения с Богом. Кьеркегор сразу же заподозрил, что такой отказ от коммуникации с другими может объясняться не столько исключительной любовью к Богу, сколько гордыней в отношении людей. В этом случае получалось бы, что категория религиозного есть попытка оправдать скрытность сомнительными мотивами. Действительно, хитро придумано: чтобы хранить тайну, сделать ее необходимой для выполнения духовной задачи! Раз уж человек решил любой ценой сохранять молчание, то в качестве предлога он будет объяснять, что это означает его безмолвное общение с трансценденцией. Здесь происходит – такова психологическая изнанка «качественного скачка» – преображение (Aufhebung или же «сублимация») болезненной единичности, которая сохраняет в неизменности отказ от коммуникации с людьми, однако расценивает его как драматическое усилие для коммуникации с Богом и наделяет его решающей ролью в осуществлении спасения. Однако же именно в молчании человек осознает свое божественное происхождение. Если на эстетическом уровне скрытность демонична, то это оттого, что индивид прячется от себя самого и одновременно отказывается вручить себя Богу; он со всех сторон скован своим герметизмом, желает быть непроницаемым и отчаянно замыкается в своей отличности. На религиозном же уровне, перед лицом Бога, человек делается абсолютно прозрачным – тогда как перед лицом людей, как и прежде, не размыкает уст. Однако, добавляет Кьеркегор, «невозможность проявить себя, скрытность здесь столь ужасны, что по сравнению с ними эстетическая скрытность – детская игра»[610]. Ужас растет вместе с одиночеством: кого, кроме себя, спрашивать, чего требует Бог? Однако это одиночество следует беречь: это передовая позиция, ценная своей жертвенностью, и отступать с нее нельзя. Отсюда ясно, почему для Кьеркегора этическая стадия была недостаточной и должна была преодолеваться: ведь она требовала отказаться от одиночества и перестать скрытничать, забыть о своей частной драме ради всеобщих категорий морали. Этика успешно оспаривает эстетические мотивы безбрачия, но она бессильна против религиозных оправданий одиночества. А Кьеркегор не может отречься от скрытности; драма сына и Отца должна до конца оставаться безмолвной.