По отношению к придуманному им псевдонимному автору Кьеркегор держит себя как третье лицо; но и сам псевдонимный автор держит себя «объективно» в отношении переживающего опыт субъекта, рассматривая его глазами незаинтересованного психолога. Это разделение нигде столь не очевидно, как в «Виновен? Невиновен?». Здесь Кьеркегор разделяется на двух персонажей – Фратера Тацитурнуса и Квидама, над которым ставится психологический опыт. Тот, в свою очередь, сам разделяется. В его «Дневнике» сводятся вместе тексты, написанные в один и тот же день с годовым интервалом, – одни днем, другие в полночь. Псевдоним «Фратер Тацитурнус» тоже ясно говорит о том, что Кьеркегор занимает отстраненную позицию. Он наблюдает за Фратером Тацитурнусом, который, в свою очередь, наблюдает за Квидамом, который наблюдает сам за собой. Подобная ситуация повторится в комическом модусе у Тёпфера…

«Я видел, что я вижу себя». Это переглядывание нужно для того, чтобы читатель и сам чувствовал, как эти иронические персонажи его видят, разгадывают, но держат поодаль. Обычно читатель господствует над читаемой им страницей как специфическим объектом; здесь же, именно оттого, что автор прячется за неузнаваемой маской, читатель оказывается вынужден обратиться на себя самого и чувствует себя объектом господства, проницаемым и как бы уличаемым в своей недобросовестности, при том что никто, кроме него самого, на него не смотрел.

Сверх того, псевдонимия получает доказательную силу как двойная атака в полемике. С одной стороны, она дискредитирует метафизическую спекуляцию, гегелевскую Систему; ибо любая система, стремясь к объективации и организации истин, с неизбежностью жертвует внутренней жизнью, не позволяющей зафиксировать себя как объект.

С другой стороны, псевдонимия «разбивает иллюзию христианства. Показывая, сколь трудно стать настоящим христианином, она обличает и дискредитирует пустую риторику проповедников, которые заботятся о своей репутации и задешево добиваются религиозных обращений ‹…›».

Коль скоро все называющие себя христианами обмануты иллюзией и коль скоро этой иллюзии нужно противостоять, то действовать следует не напрямую – не провозглашать во всеуслышание, что ты настоящий христианин, а более осмотрительно представлять себя как еще не христианина. Иначе говоря, к обманутому иллюзией следует подступаться с тыла. Вместо того чтобы бахвалиться собственным незаурядным христианством, следует предоставлять жертве иллюзии наслаждаться ее предполагаемым христианством, признавая, что сам ты далеко позади, – иначе его не избавить от иллюзии, что и вообще-то нелегко ‹…›. Иллюзию разрушают непрямым способом: повинуясь любви к истине, вместе с тем соблюдают всевозможную предупредительность к обманутому человеку и, со свойственной любви стыдливостью, отходят в сторону, чтобы не быть свидетелем того, как он, один перед лицом Бога, признается сам себе, что жил в иллюзии ‹…›[600].