Такой псевдонимии, вытекающей из тайных запросов личности, Кьеркегор придает значимость методического приема. Индивидуальную данность своей болезненной личности он превращает в майевтический принцип. Собственно, кьеркегоровские псевдонимы никогда никого не обманывали. Это не ложные имена авантюриста, но авторские маски. Они всегда как-то соотносятся с содержанием книги. Константин Констанций, псевдонимный автор «Повторения», в самом своем имени несет повторение (наряду с прямой почтительной отсылкой к Бенжамену Констану – тоже автору рассказа о разрыве). Имена «Фратер Тацитурнус» и «Иоханнес де Силенцио» достаточно ясно указывают, что главный смысл их книг умалчивается. Для знающих греческий язык имя «Анти-Климакус» сразу же означает необходимость скачка. Но, хотя его псевдонимы никого и не обманывают, Кьеркегору хочется заставить заинтригованного ими читателя доискиваться, в чем же смысл такого более чем наполовину разглашенного обмана. А главное, Регина, Единственный Читатель, обнаружит в них объяснение в любви, если только сумеет его угадать…

Такой непрямой метод отказывается уговаривать, убеждать, доказывать и довольствуется лишь тем, что возбуждает внимание. Авторы псевдонимных книг не существуют, но «все время имеют в виду существование»[598]; а тем самым они заставляют читателя задумываться о своем собственном существовании. Прямое сообщение – поучение или воззвание – было бы изменой. Кьеркегора интересует внутренняя жизнь читателя: «Внутренняя жизнь не поддается прямому сообщению, так как ее прямое выражение оказывается как раз внешним»[599]. То есть рассогласованность внутреннего и внешнего заходит столь далеко, что любая речь становится лживой: внутренняя жизнь более не вправе проявляться, ничто не должно показываться вовне, чтобы не извратиться. Само религиозное жертвоприношение не должно ни быть зримо, ни открыто выдавать себя за жертвоприношение: сделавшись зрелищем, оно утратило бы всякую действенность, и исчезнувшей оказалась бы его религиозность.

Для апостола, стремящегося устранить всякую видимость апостольской миссии, единственным выходом становится указывать на внутреннюю жизнь молчаливым намеком, через подставленное читателю зеркало; сталкиваясь со своим собственным образом, читатель не сможет ускользнуть от беспокойства. Таким образом, он не попадет в положение слушающего речь или проповедь, призыв или требование; перед этим не обращенным к нему словом он будет чувствовать себя одиноким, оставленным; тогда-то в нем пробудится страх и умудренность. Отказом от красноречия Кьеркегор хочет сделать как можно более незначительным свое авторское присутствие, чтобы как можно больше обратить читателя к его собственной внутренней жизни. Тогда последний, переживая тревогу, начнет осуществлять «освоение сокровенного».