Человек не должен уходить так далеко. У него всегда должен быть хотя бы телефон для связи с прошлым. Иначе новый мир заберет у него все. Остановит старые мысли.

По пути сюда — через эти скалистые, повисшие в небе горы — ничего не пройдет, ничего из прошлого. Имеет значение только настоящее — вечно обновлённое я, вечно обновлённое тело. Даже одежда выглядит здесь странной — ее слишком много, она совершенно неважная.

Когда автобус добирается до этого малозаметного на горной трассе поворота (здесь только неразборчивый, будто бы от руки написанный указатель) — ты попадаешь на неудобную, всю покрытую кочками, извилистую, продырявленную льдом и снегом, почти пешую тропу. Водитель упирается в скорость 20 км и плетется так десять часов. Бог знает что здесь происходит зимой. Тогда, наверное, здесь тихо, очень тихо.

«Если река не разливается вовремя — нет урожая, и деревня погружается в голод». О таких вещах говорят заранее. Эти истории рассказывают местные гиды, когда ты только договариваешься с ними, водители джипов, когда ты только обсуждаешь дорогу. Они говорят: «Там песок, который способен утопить караван, ветер, который стремится разорвать одежду. Там нет еды, нет деревьев — люди живут только в монастырях, закрывающих стенами от ветра. Дорога туда открыта три месяца в году, поэтому, если останешься и опоздаешь выехать, придётся ждать несколько месяцев, чтобы покинуть монастырь».

Они набирают корзины абрикосов, засушивают их, а затем полгода пьют только этот компот. А если повезет и год был урожайный — то лепешку, суп или чай из ячменя. Я говорю им: «Как вы выживаете — у вас ничего нет?»

А они мне отвечают, что это у меня нет веры, у меня нет ветра, песка и воды — тогда бы я поняла что такое настоящая независимость.

Кто-то курит, наблюдая за потоком машин по хребту, кто-то ищет укромное место — рядом ничего нет, ни одного дерева, только палатка с «чайной женщиной», только временные. Они — кочевники с обветренными лицами... шли куда-то и остались здесь. Живут внизу, в больших семейных караванах, приходят на лето и сворачиваются осенью. Всё одного цвета: люди, трава, жилище.

Водитель автобуса выискивает меня на бугре, отсюда вид на всю долину. Он раздражен: «надо ехать». Но когда я поворачиваюсь и смотрю на него — уголки его губ поднимаются. Он улыбается мне в ответ.

— Хорошо, да?

— Красиво.

Чем дальше вглубь пустыни, тем более сухой воздух. Он заглушает все мирские звуки оставленные за перевалами. Лишь свист песчинок да шуршание колес сопровождают наш путь.

Песок поднимается вверх вихревыми струйками. Ветер усиливается и, дюйм за дюймом, вся земля превращается в поток вихрей. Крупные камешки больно ударяют о голени, колени, бедра, мелкие песчинки забивают лицо и волосы. Небо темнеет, почти ничего не видно.