– Неужели ты настолько плохо воспитан, что тебе неведомы даже простейшие правила приличия?

Мус-хафи все время молчал, однако на слова Ибн-Джабира ответил:

– Это тебе неведомо уважение. Ты ответил на мои благодеяния черной неблагодарностью и смеешь упрекать меня в неуважении?

Несколько обескураженный этими словами, Ибн-Джабир быстро пришел в себя и закричал:

– Ты лжешь! Какие благодеяния ты мне оказал? – И чтобы не молчать, стал заново перечислять жалобы на заключенного.

Когда поток красноречия иссяк, Мус-хафи ответил:

– Мне не нужна твоя благодарность за дела, подобные этим. Это правда, что, когда ты растратил доверенные тебе средства и покойный халиф – да упокоится его душа с миром – велел отрубить тебе руку, я получил для тебя прощение.

Ибн-Джабир тут же поклялся, что это обвинение – наглая ложь.

– Призываю всех, кому ведомо это дело, – с негодованием воскликнул старик, – сказать, правду я говорю или нет!

– Да, – вмешался визирь Ибн-Ияш, – правда в твоих словах есть. Но в создавшихся обстоятельствах тебе лучше не ворошить прошлое.

– Наверное, ты прав, – ответил Мус-хафи, – но я утратил выдержку с этим человеком и сказал, что думаю.

Другой визирь, Ибн-Джавар, слушал этот спор со все возрастающим отвращением. Хотя он не испытывал любви к Мус-хафи и согласился на его падение, он знал, что уважение следует проявлять даже к врагу, тем более к павшему врагу. И он обратился к Ибн-Джабиру властным тоном, право на который ему дала долгая служба и древнее имя – почти такое же древнее и славное, как у самого халифа. Он сказал:

– Разве ты не знаешь, Ибн-Джабир, что те, кто впал в немилость монарха, не могут приветствовать видных государственных чиновников? Причина проста: если чиновники ответят на приветствие, они не выполнят свой долг перед султаном, а если не ответят – они не выполнят свой долг перед небесами. Опозоренный человек не должен никого приветствовать, и Мус-хафи это хорошо известно.

Придя в замешательство, Ибн-Джабир замолчал, а в давно потухших глазах Мус-хафи появилась искорка веселья.

Начался допрос заключенного. Против него выдвигались все новые обвинения, чтобы наложить на него новые штрафы, и, наконец, он воскликнул:

– Клянусь всем святым, у меня не осталось ничего! Вы можете разрезать меня на части, но не получите больше ни одной монеты.

Ему поверили и вернули в тюрьму.

После этого Мус-хафи попеременно находился то на воле, то на свободе, но всегда бедствовал. Ибн-Аби Амир, похоже, получал некое извращенное удовольствие, мучая его. Непримиримую ненависть, которую он испытывал к этому простому и ставшему совершенно безобидным человеку, трудно объяснить. Можно лишь предположить, что Ибн-Аби Амир так и не смог забыть бессмысленное и бесполезное преступление – убийство принца Мугира, которое Мус-хафи заставил его совершить.