Однако еще до окончания третьего года шах навел на здание парламента пушки и стер его с лица земли – красноречивое заявление о том, что он решил дать старым порядкам еще один шанс. Улемы и другие традиционные группы это только приветствовали. В таком состоянии Иран подошел к началу Первой мировой войны.

В эти же годы соблазнял умы и сердца исламского мира еще один европейский феномен – национализм. Для этой идеологии Иран оказался самой неплодородной почвой, отчасти потому, что фактически уже был национальным государством – или, по крайней мере, из всех государств исламского мира был наиболее к этому близок. В Индии национализм начал преобразовывать алигархский модернизм в новое движение, со временем породившее на свет Пакистан. Но по-настоящему укрепился национализм в Османской империи и на территориях, когда-то составлявших ее часть.

Говоря «национализм», я не имею в виду национальное государство как таковое. Национальное государство – это конкретный географический факт: территория с определенными границами, с единым центральным правительством, единым сводом законов, которые это правительство поддерживает и заставляет выполнять, с единой валютой, армией, полицией и так далее. Такие национальные государства, как Англия или Франция, возникли спонтанно, в силу исторических обстоятельств – не потому, что их спроектировали и создали националисты.

Тот национализм, о котором говорю я, был (и остается) идеей. Он развивался не там, где сформировались национальные государства, но там, где их не было. Он описывал не то, что есть, а то, что должно быть. Так, немецкоязычные народы вступили в XIX век в составе множества княжеств и королевств. Схожим образом была разделена и Италия, и страны к востоку от Германии. Там национализм и пустил прочные корни.

Семена этой идеи восходят к немецкому философу XVIII века Иоганну Гердеру, критиковавшему философов Просвещения, например, Иммануила Канта. Философы Просвещения учили, что человек – по сути своей существо рациональное, и что моральные ценности, в конечном счете, должны основываться на разуме. Поскольку правила разума для всех людей, мест, времен одинаковы, цивилизованные люди должны усмирить свои страсти и, руководствуясь одним лишь разумом, постепенно восходить к единому своду законов, моральных суждений и ценностей.

Гердер, однако, утверждал, что не существует никаких универсальных ценностей, этических или эстетических: он полагал, что мир состоит из различных культурных сообществ, которые он называл volks, то есть «народами». Каждое такое сообщество обладает своим volksgeist, «духом народа» – духовной сущностью, свойственной всем данным людям. Общий язык, традиции, обычаи, история – эти и подобные узы связывают группу людей и делают их народом. Хотя подлинный народ – сообщество чисто социальное, его «единство» достигается не через социальный контракт или какое иное сознательное соглашение между его членами; думать так – все равно, что верить, что клетки нашего организма однажды собрались вместе и согласились образовать человека. Нации обладают внутренним единством, делающим «народ» такой же реальностью, как «бабочка» или «гора»: вот что имел в виду Гердер, говоря о народе. А говоря о «духе народа», он имел в виду нечто схожее с тем, что религиозные люди понимают под человеческой душой или психологи – под нашим «Я». Каждая нация, по Гердеру, обладает собственной единой духовной сущностью.