Тогда же, по поручению съезда, вл. Антоний написал послание, обращенное к старообрядцам, призывая их вернуться в лоно Церкви-Матери. Он пытался доказать, что прошлыми гонениями на старообрядцев нельзя оправдать современного отделения от Церкви, призывая братьев-старообрядцев направлять свое противление и гнев не на Церковь, «а на дух мира сего, на дух безбожия, разврата и лжи, который одинаково враждебен и Церкви и старообрядчеству»⁴⁹. Понимание необходимости объединения для борьбы с враждебными христианству силами — вот основной лейтмотив выступления владыки. Он не был услышан. Ответом стало открытое письмо старообрядца А. И. Морозова, заявившего, что противники никоновских реформ никогда не отделялись от Церкви, что «государственная Церковь» в России находится под игом цезаропапизма, что господствующая иерархия «пропиталась многими заблуждениями латинского и протестантского характера» и т. п.⁵⁰

Впрочем, важен не отрицательный ответ старообрядцев, а призыв вл. Антония к ним и его видение будущего Русской Церкви, как Церкви преодолевшей раскол XVII века, — с одной стороны, и оправдавшей церковно-политическую деятельность Патриарха Никона, — с другой. Все это, думается, было возможно лишь с учетом понимания владыкой особой роли монархической государственности в деле многовекового строительства православной России. Он был искренен в своем монархизме и эта искренность часто воспринималась современниками (прежде всего и преимущественно либерально настроенными) как «реакционность», стремление остановить время. Владыка, действительно, хотел остановить такое течение русской жизни, результатом которого могло стать обрушение здания православной монархии. С наступлением этого времени он боролся как православный полемист, обращая внимание и на политическую, и на церковную жизнь России.

В данном контексте, полагаю, можно увидеть и причины, заставившие Волынского архиепископа резко выступить против «имебожия», в 1912–1913 гг. породившего так называемую Афонскую смуту⁵¹. Владыка рассматривал «новое лжеучение, обоготворяющее имена», учитывая феномен времени. По его мнению те годы — время исключительного увлечения хлыстовством и русского народа и русского общества. «Полное неверие, — полагал владыка, — отжило свой срок. Людям жутко стало жить вне общения с небом, но приближаться к нему путем узким, путем Христовым <…> это тоже не для них, развращенных и расслабленных кажется не под силу». Другие, более легкие, пути приближения к Божеству, по его убеждению, это сектантство, магнетизм, необуддизм и хлыстовщина. Маловерующие жадно воспринимают все, «что идет вразрез со строгим учением Церкви, что обещает приближение Божества помимо церковного благочестия и без напряжения нравственного». По этой причине, писал архиепископ Волынский, за учение об имени Божии и ухватились столь многие: «одни по слепой ревности и упрямству, а другие по лености, сладостно предвкушая, как они скоро дойдут до той степени совершенства, когда им можно будет и служб церковных не выстаивать, и никаких молитв не читать, а только „носить в своем сердце имя Иисуса“»⁵².