Как рассказывает Александр Андрюшин, еще до того, как он прочитал книги отца Александра, до того, как услышал и увидел его — он открыл его через рассказы Владимира Лихачева, который готов был бесконечно много времени проводить вместе со своими подопечными и с которым в любое время суток можно было поделиться любыми проблемами. «Получилось, что в первых моих разговорах о вере Володя проповедовал не только Иисуса Христа, но и отца Александра, — рассказывает Александр Андрюшин. — Он его описывал как фигуру космических масштабов, как человека, идущего впереди всего человечества, голова которого буквально упирается в небо. Про руководителей страны (Брежнева, Андропова) он твердил, что их будут вспоминать как мелких политических деятелей в эпоху отца Александра. Так как Лихачев в те начальные дни моей религиозной жизни стал для меня очень значимой фигурой, буквально „детоводителем ко Христу“, я очень проникся его восторженным взглядом на о. Александра. И когда Володя зазвал меня, вернее, буквально заманил, на встречу с о. Александром, я шел на эту встречу с ним как с апостолом из евангельских времен.

Всё приготовил Володя сам: опросил и составил от всех список вопросов для обсуждения, уговорил о. Александра выделить время, твердой рукой всех собрал. <…> Я многих из будущего общения увидел первый раз и впервые оказался среди тех, кто искал веры или даже уже веровал, и это почему-то меня очень напрягало. Я вроде уже давно искал веры сознательно, но, будучи современным человеком, боялся поверить по-настоящему. Мне упорно казалось, что, если я поверю, да еще в компании, обратной дороги уже не будет, как будто это болезнь, и я этого боялся. Когда я разговаривал с Володей о вере тет-а-тет, это было комфортно, а тут — вместе со всеми. <…>

Я очень внимательно слушал. На этой встрече отец Александр не выкладывался, как бывало на службе или на лекциях во время „Перестройки“, всё было очень тихо и приватно. Многое из того, что он говорил, я видел и чувствовал так же, но, возможно, не мог это выразить в словах, а кое-что было ново и неожиданно. Но самое главное, у меня было чувство, что всё, что он говорил, — это было мое. И, подражая Лихачеву, я мог бы воскликнуть перед всеми „Он мой, он мой!“, но постеснялся. Ни в одном его слове я не находил изъяна. Он говорил о вере и о ее внутреннем источнике, но апеллировал и к современному научному взгляду на мир, там был и отсыл к моей любимой фантастике, он говорил об Иисусе, но не забывал и о других, чьи руки тоже были обращены к небу. <…> Ну и широта, конечно, экуменизм в действии: православный священник рекомендует католического автора. И, конечно, было Присутствие, вплоть до мурашек по коже. Что это такое было, <я> тогда четко не осознавал, а свою реакцию относил на восторженный настрой и на талант лектора. Я впервые наблюдал с некоторой оторопью это его замечательное умение, почувствовав аудиторию, отвечать на безмолвный вопрос почти каждого, причем мне казалось, что в этот момент он всегда глядел на того, кому отвечал. <…>