В одну ночь послышались ему детский плач, блеяние стада, мычание быков, похожие на женские стоны, рыканье львов, шум войска и различные голоса вовсе чудовищного свойства, так что звуки поразили его ужасом прежде, чем самое видение. Он понял насмешки демонов; припав на колена, знаменал чело Крестом Христовым и, вооружась им, распростертый, сражался мужественнее. <…>
Когда жил он еще в шалаше, будучи восемнадцати лет от роду, пришли к нему ночью разбойники: или потому, что рассчитывали найти, что унести, или потому, что считали унизительным для себя, если одинокий отрок не страшился нападения их. Но, бродя с вечера до восхода солнечного между морем и болотом, они никак не могли найти места, где он лежал. Когда же рассвело, увидев отрока, они сказали ему, будто в шутку: «Что стал бы ты делать, если бы пришли к тебе разбойники?» – «Нагой не боится разбойников», – отвечал он им. «Но ты можешь быть убит», – говорят ему. «Могу, – говорит он, – могу; но потому и не боюсь разбойников, что приготовил себя к смерти». Тогда, удивившись его твердости и вере, они признались в своем ночном блуждании и слепоте глаз и обещали с этих пор исправить свою жизнь.
Он прожил уже двадцать два года в пустыне, стал известен всем только по молве; и едва заговорили о нем по всем городам Палестины, как одна женщина из Елевферополя, увидев себя в презрении у мужа за бесплодие (потому что в продолжение пятнадцати уже лет не принесла никакого супружеского плода), первая отважилась нарушить уединение блаженного Илариона.
Ничего подобного не подозревал он, когда, неожиданно припав к коленам его, она сказала: «Прости моей смелости, прости моей крайней нужды. Зачем отворачиваешь глаза? Зачем убегаешь от умоляющей тебя? Смотри на меня не как на женщину, а как на несчастную. Этот пол родил Спасителя.
Наконец он обратился к ней и, увидев чрез такой долгий промежуток времени женщину, спросил о причине ее прихода и плача. Когда же узнал эту причину, возведя глаза к небу, велел ей иметь веру; и, проводив ее со слезами, – по истечении года увидел с сыном.
Это было начало его чудес; другое чудо более прославило его.
Аристинета, жена Елпидия, бывшего после преторианским префектом, весьма известная в своем кругу и еще более известная – в среде христиан, возвращаясь с мужем и тремя детьми от блаженного Антония, по причине болезни их остановилась в Газе.
От испорченности ли воздуха, или ради славы раба Божия Илариона (как это объяснилось после), они заболели одновременно лихорадкою и были все объявлены медиками в безнадежном состоянии. Мать была в страшном горе и, бегая будто между тремя трупами сыновей, не знала, кого оплакивать прежде. Узнав же, что в соседней пустыне есть какой-то монах, она, забыв о обычной благородным женщинам пышности (помня себя только матерью), отправилась к нему в сопровождении служанок и евнухов; муж едва убедил ее ехать верхом на осле.