Эту мысль он высказывает от имени героя-бедняка в замечательной притче о том, что в некотором царстве жил был царь, который любил обходить своих подданных-бедняков, расспрашивать, как у них дела и иногда оказывать им помощь. Вот этому доброму царю бедняк и заявил, что, как и все остальные люди, все, что он делает — добро или зло — он делает исключительно для себя.

Царь обиделся на такую неблагодарность бедняка и повелел выдать ему петуха, которого откормили пищей со смертельным ядом. Таким образом, появился у бедняка петух, за которым надо ухаживать, но вот на суп его использовать никак нельзя.

Спустя какое-то время уставший царский сын возвращался с охоты, заглянул к этому бедняку и попросил зажарить ему петуха. Бедняк не возражал, и трудно сказать, чем бы все кончилось, если бы царский лекарь не решил бы проверить, а не отравлено ли мясо петуха. Когда выяснилось, что оно отравлено, бедняка попытались обвинить в попытке отравления наследника престола. Но тут он заявил, что петух — это царский дар, и он его ядом не пичкал. И царю не оставалось ничего другого, как признать, что петух — это и в самом деле его дар, и согласиться с тем, что все, что делает человек, он делает для себя.

* * *

Если уж говорить о том, совершил ли Бешт революцию в иудаизме, то подлинным переворотом в нем можно считать его метод толкования Торы и всего корпуса Священного Писания в целом.

Сам Бешт считал, что «истинные открытия в Торе, сделанные истинным мудрецом, который „породил“ их из небытия, — верное свидетельство веры в Сотворение мира, то есть в то, что Творец создал мир из небытия. И как Творец создал мир посредством Торы, о чем сказано (Берешит 1:1): „В начале сотворил Б-г небо и землю…“, так и мудрецы Торы своими открытиями творят заново небо и землю, как поясняется в книге Зогар»[240].

Бешт трактовал Тору, продолжая традицию Аризаля, в каббалистическом ключе, но при этом еще и в аллегорическом (что, кстати, чем-то напоминает метод уже упоминавшегося Сведенборга) — и тем самым творил собственную традицию комментирования, которая была воспринята и многими его последователями.

Сам его взгляд на священные тексты был глубоко оригинален: «Слышал я от моего учителя (Бааль-Шем-Това) по поводу сказанного о царе Шломо (Млахим I, 11:4): „Жены его склонили сердце его к другим божествам“, что нет во всей Торе слова, которое не несло бы в себе двух смыслов. Эта двойственность связана с тем, что во всем на свете есть мужское и женское начало, качество милосердия и качество суда. Поэтому нет творения, которое не содержало бы этих двух начал»[241].