И всё же я верю и продолжаю настаивать на том, что применённый в «Модусе» метод автореферентности ляжет когда-нибудь в основу истинно трансцендентной метасистемы вычислительной математики. «Модус» доказал мои «предположения», но их практическое применение станет возможным, лишь когда появится машина огромной мощности, способная на итерации высочайшей сложности.

Не странно ли, что мы, простые смертные, способны говорить о такой бесконечно сложной концепции, как истина! И всё же, разве не выражает замкнутая система суть механического, не способного мыслить? И разве не является всё живое, мыслящее системами по определению открытыми?

Если мы вообразим себе всю систему математики как огромную машину для доказательства теорем, то эксперимент с «Модусом» заставит нас признать, что эта машина живёт и способна осознать свою жизнь – если только сумеет взглянуть сама на себя. Природа необходимого для этого глаза всё ещё неизвестна, но мы точно знаем, что он возможен, ибо сами им обладаем.

Как мыслящие существа мы можем представить себе Вселенную, хотя не знаем и никогда не узнаем её во всей полноте. «Вселенная» – понятие, не определимое рационально, однако она дана нам настолько непосредственно, что ни одно мыслящее существо не может не знать о ней, не может не стремиться познать её устройство и, главное, смысл собственного своего появления и существования в этой системе систем.

В последние свои годы великий лорд Бэббидж, не удовлетворённый ограниченными возможностями пара, искал способ поставить на службу вычисления молнию. Его сложные структуры из «сопротивлений» и «ёмкостей» отмечены явной печатью гениальности, однако они так и остались на уровне первоначальных набросков и всё ещё далеки от практического воплощения. Более того, многие смеются над этими проектами, считая их стариковским бредом. Но история вынесет своё решение, и тогда, как я глубоко надеюсь, мои «предположения» смогут преступить грань абстрактных понятий и войти в реальный мир.

Хлопали ей жидко и недолго; у Эбенезера Фрейзера, наблюдавшего за ходом лекции из-за кулис, упало сердце. Ладно, по крайней мере, всё уже позади, она покидает подиум.

Фрейзер расстегнул никелированные застёжки саквояжа её светлости. Леди Ада уронила в него рукопись, а затем лайковые перчатки и крохотную шляпку с лентами.

– Думаю, они меня поняли! – Её голос звучал как-то слишком уж бодро. – По-французски всё это весьма элегантно, не правда ли, мистер Фрейзер? Французский язык очень рационален.

– Что дальше, миледи? В отель?

– Нет, – качнула головой леди Ада, – сперва я зайду к себе в уборную, эта жара довольно утомительна… Вы не позаботитесь об экипаже? Я скоро подойду.