Я не хочу думать о том, что сказал мне доктор Малик.
Я хочу, чтобы вопросы закончились.
Я хочу выпить.
Ладно, вместо выпивки я хочу принять валиум. Но не могу. И мысль о том, почему – из-за ребенка у меня в животе, – внезапно заставляет взбунтоваться мой только что съеденный ужин, бифштекс с яйцами. Я падаю на колени и сгибаюсь над унитазом. Меня тошнит, меня бьет крупная дрожь, как бывало много раз после самых головокружительных попоек. Обняв толчок, я чувствую, что из моего тела улетучивается жизненная субстанция и я словно становлюсь прозрачной. Я уже испытывала это ощущение раньше. Я хочу встать, подойти к зеркалу и убедиться, что ошибаюсь, но не могу заставить себя взглянуть в него. Вместо этого я включаю горячую воду, влезаю под обжигающие струи, а потом, съежившись, опускаюсь на дно ванны.
Кожа у меня становится ярко-красной. Вода поднимается сначала мне до бедер, а потом до самого края ванны. Я закрываю кран и откидываюсь на спину, с головой уходя под воду. Здесь слова Малика не смогут причинить мне вреда. Они исчезнут, как слова, брошенные в вакуум, как крик, раздавшийся в открытом космосе. Но ведь значение имеют не сами его слова, а смысл, что они скрывают. Спрятанный ключ, который ждет только того, чтобы я нашла его. Как и Джон Кайзер, Малик спросил, не думаю ли я, что когда-либо была его пациенткой. Это не тот вопрос, который можно задать нормальному человеку. Его можно задать человеку, страдающему болезнью Альцгеймера. Или амнезией. Или…
Что-то происходит. Я плаваю в невесомости. Вода не стоит спокойно в ванне… она разбивается на миллионы капелек, которые парят в воздухе. Вязкая и тягучая жидкость вырывается наружу из моих пор подобно паническому ужасу. Под слоем обжигающе-горячей воды она кажется мне наледью на коже.