Зрелище полированного металла, скрученного руками отца в абстрактные, но оттого не менее красивые формы, производит на меня почти невыносимое впечатление. А когда в ноздри ударяет знакомый запах – запах сена, от которого папа, как ни старался, так и не смог избавиться в амбаре, – у меня подкашиваются ноги. Даже все его инструменты находятся здесь, включая газовый резак с баллонами, ножовку по металлу…

– Кэт? С тобой все в порядке?

Я судорожно хватаю Майкла за руку и делаю шаг внутрь.

– Мне не нужно было смотреть на все эти вещи сейчас. Это слишком тяжело, понимаешь?

– Да. Даже на меня они производят сильное впечатление, а ведь я не был знаком с твоим отцом лично. Ты знала, что все эти скульптуры хранятся здесь?

– Я знала, что дед их собирает, но такого и представить себе не могла. Он, должно быть, сошел с ума. Ему никогда не нравились работы моего отца. А теперь это похоже на то, как будто дед готовится монополизировать рынок.

– Ты по-прежнему хочешь найти вещмешок отца?

– Черт, конечно! Ведь за этим мы и пришли сюда.

Я быстро пробираюсь между скульптурами к деревянной балке, к которой в моем сне подходил отец. Удивительно, но я ни секунды не сомневаюсь в том, что стою в нужном месте. Если вещмешок действительно находится под этими досками, то мой сон как раз и был таким, как Натан Малик описывал вытесненные в подсознание воспоминания: глубоко похороненным, но целым и невредимым. И подлинным.

– Топор?

Майкл передает мне топор так, как медсестра передает ранорасширитель хирургу во время операции. Обухом топора я надавливаю на один край доски, которой в моем сне касался отец. Сердце замирает у меня в груди, когда другой конец доски приподнимается. Я подсовываю под него носок своей туфли, наклоняюсь и выдираю доску из пола.

– Загляни туда, – шепчет Майкл.

Кончики пальцев у меня покалывают, когда я опускаю руку в темноту под полом. Почти сразу же она натыкается на сухую прорезиненную ткань. Вещмешок. Когда я хватаюсь за него и тащу на себя, из пазов выскакивают еще две доски, являя нашему взору тускловато-коричневый мешок, бывший некогда оливкового цвета, который выглядит так, словно в нем нет ничего, кроме грязного белья.

– Думаю, мы только что доказали, что подавленные воспоминания все-таки существуют, – бормочу я.

Вместо того чтобы вслепую шарить в мешке рукой, я осторожно вываливаю его содержимое на пол. Первым выпадает журнал. Это «Плейбой». Он датирован семидесятым годом, и с обложки улыбается роскошная красавица, избранная «Девушкой года». На меня накатывает волна невыразимого облегчения.