— Говори, Лао, ты что-то имел к народу.

Лао выпучил глаза. Он ничего не хотел добавлять, но принял выпад на свое имя. Туманно глядя на сидящих, прикидывал: посла напоминания о великом, непобедимом, вечном Китае все слова о здравом смысле и осторожности разобьются об истерику взвинченной шовинизмом толпы. Сан знает, какими словами толкать людей, заставить кричать за него. В Китае определением «великий и единственный» можно затенить любое темное, незаконное дело, любую авантюру. Сильнейший козырь в оболванивании простолюдинов, токсичнейший наркотик в угаре ура-патриотизма, яд в разжигании ненависти к любому лицу, группе, народу.

Лао напряженно думал, понимая, что долго молчать опасно. Плохо говорить о таком народе, как китайский, — равнозначно потерять себя. Ему есть что сказать, но сейчас эти слова могут обернуться против него самого. Сан сумел прикрыть Срединной свою убогость и авантюристичность.

Косо взглянул в сторону Сана: «Смотри ты, как выравнялся, не опасается новых слов. Уверен: поддержат его самую безрассудную идею, которая мощно подкреплена великим Китаем, чересчур великим, чтобы затыкать им каждую фразу, брошенную одним и на пользу одного».

И он, сухо уставившись вдаль, как бы за великую китайскую стену, сквозь зубы, зло продолжил свою мысль вслух:

— Да, Китай велик. Слишком велик, — глаза его сузились до магических величин, опустились на сидящих и медленно, гипнотически пошли по рядам. — Очень велик, чтобы о нем думал каждый находящийся под небосводом Срединной. Настолько велик, что для каждого выступающего стало дежурной фразой, прикрытием собственной отсталости, завесой своих, глубоко запрятанных от глаз истины, мыслей. Это приводит к тому, что каждый, кто глаголет вслух, мнит себя не ниже, чем на уровне глашатая от Поднебесной. Каждый китаец, бросивший в пустоту «Великий Китай», вырастает до размеров и значимости самой страны. Но сам Китай, как ни страшно, мельчает. Мельчает во всем и места не находит среди выкрикивающих горлопанов. Мельчает страна как государство, как былая поистине могучая и многочисленная держава, на которую с опаской поглядывали все, кто шел по международным отношениям с затаенной мыслью. На которую взирали народы с почтением, недруги с заячьими сомнениями в авантюрных сердцах. Где те времена, когда нас боялись и уважали? Всякий стремится прыгнуть выше страны, в которой живет. От того сама она становится ниже тех, кто тянется к трибунной бочке и эабывает про нас. Целая орава осмелившихся забыть трактаты Конфуция, отринув скромность и почтение к традициям, пекутся только о своей душонке и почитают ее. Срединная затерлась в ступнях их ног. Ее больше не видно, ее забывают. Зато о некоторых только и слышно.