— Ну-ну. Не очень-то.

— Вы забываете, что вы в Китае.

— Ничего я не забываю. Эта территория наших жизненных интересов, — передразнивая, высокопарно заключил Динстон.

— Вы имеете приказ из штаб-квартиры.

— Какое вам дело до этого, мистер торгаш. И откуда вам известно сие? На какую разведку работаете? A! У меня приказ уничтожить монаха.

— Монаха вы уже прозевали, мистер бестолочь. Старые монахи пачками кладут своих противников. До вас это не доходит. Остановите своих людей!

— Послушайте, сэр интеллигент. Мы умеем рисковать, умеем жертвовать ради цели. А за ваши слова вы еще почешете свою вздорную голову. Во-вторых, поздно: лайнеры заходят на посадочные огни. Даже репортеры предупреждены. Мир станет свидетелем редких кадров.

Маккинрой зло плюнул на пол перед Динстоном и пулей выскочил из кабинета.

Динстон не глядел вслед. Раскурил новую сигару. Резкий звонок аппарата вывел его из приятной задумчивости. Он поднял трубку. Благодушное лицо резко сменилось растерянной выжидательностью. Несколько поддакнул в трубку и извиняюще пролепетал:

— Но, сэр, самолеты уже на земле… Попробую, сэр… Слушаюсь, сэр.

Он подавленно опустил трубку. Мысли бешено крутились местью вокруг Маккинроя.

Бравый Динстон сидел обескураженный.

Перед ним, покуривая трубку, с видом известного Мюнхаузена, прохаживался один из предупрежденных репортеров. Он, деловито тыча в потолок, рассерженно рассказывал:

— …Я и впрямь рассчитывал на нечто эффектное, неожиданное. Столько пленок заготовил. Устроился в диспетчерском пункте аэропорта, благо по знакомству пропуск имел. Навел аппарат, жду. Вокруг размеренно суетились сотрудники. Я внимания не обращал. Но после прихода какого-то одноглазого персонал оживленно затараторил между собой: лыбились, скалились. Общий смешок не вызывал сомнений, что я представлял для них объект повышенного внимания. Но, терпеливо ожидая иной волны интереса, скромно сижу, жду. К моему удивлению и разочарованию, искомый самолет с посадочной полосы повернул не к месту высадки пассажиров, но в сторону, к цистернам с горючим. Я направил камеру: пару метров заснял. Жду. Самолет стоит. Дверцы в нем не открываются. Трап не подъезжает. В диспетчерской китайцы, как ни в чем не бывало, принимают очередные самолеты, а к этому никакого интереса не проявляют. Прошло полчаса. Я продолжаю терпеливо ждать. Что гвоздь в стене, ничего не понимаю. Показываю рядом сидящему сотруднику, и тот, сволочь, хитро пожимает плечами. Наконец мне надоела немота комедии. И я смутно начинаю подозревать что-то неладное внутри. Сбегаю. Аппарат со мной. Но какой-то паршивец, не дав мне добежать десятка ступенек, подставил ножку, да так искусно, что я не просто полетел на пол, а подлетел кверху так, что кишками почувствовал невесомость, перевернулся в воздухе, забыв про камеру, и так ударился о бетонный пол, что не скоро вспомнил, чего приплелся в порт. Кряхтя и проклиная вас, уважаемый Динстон, пошел туда, где кучками стояли любопытные. Я их не интересовал. Там меня поразила картина. Наши здоровенные герои лежали пластами на пешеходных переходах. На груди каждого покоился его пистолет; длинноствольный, с глушителем. Шесть парней. Седьмым среди них был репортер с Майями. Я его неплохо знал. Оказывается, он тоже имел при себе оружие и не избежал общей участи. У входа в здание какие-то мухачи-подростки залихватски молотились с нарядом полиции. Короче, картина немой непредсказуемости. Ни шума, ни гама. Ничего не ясно, ничего не понятно. Как в дурном сне. Но я хоть и выл от боли в костях, остался наблюдать. От моей камеры — футляр с болтающимися запчастями. Тороплюсь записывать по следом болезненных впечатлений. Наконец к самолету подъехал трап. Рядом стоял уже второй лайнер. Но никто из них не вышел. Как потом оказалось, японцы потребовали везти их обратно со всеми имеющимися пассажирами. Боюсь, как бы фанаты-самураи не перебили в салоне китайцев. Печальная история.