Его голос был еще более холодным, чем ледяная стужа, царящая на парижских улицах.

Холодно было не на шутку, хотя первые лучи восходящего солнца предвещали ясную погоду. Двадцать первого января на небе не появилось ни облачка. Все подсказывало, что наступает особенный день.

Возле тюремных ворот собралась толпа. Несколько отрядов солдат и рой национальных гвардейцев пытались расчистить дорогу для кареты.

Вскоре после девяти утра раздался скрип петель. Распахнулись большие ворота старой крепости Тампль, которую теперь использовали в качестве тюрьмы для врагов революции. Выкрики сержантов, отдававших команды солдатам, перекрывали гул толпы.

В полумраке въездных ворот показалась лошадь. Она тянула зеленую карету, внутри которой можно было различить Людовика Шестнадцатого. Бывший король крепко вцепился в решетку, закрывавшую окно.

Это зрелище заставило умолкнуть всех говорунов. Перед тюрьмой вдруг воцарилась напряженная тишина. Фигура короля, хотя и поверженного, сохраняла некое величие.

Потом из всеобщего молчания, нарушаемого лишь скрипом колес и цокотом копыт, вырвался отчаянный крик:

— Предатель! Предатель Франции!

Этот вопль был подхвачен целым хором голосов, на редкость слаженным:

— Капет — предатель!

— Смерть! Смерть предателям!

Горожане толпились по обе стороны дороги и бурно выражали свою радость. Зато слухи, облетевшие весь Париж, не внушали спокойствия властям.

Злые языки поговаривали, что люди, прибывшие из северо-восточных департаментов, особенно из Вандеи, готовят монархический переворот. Беглые дворяне возвращаются, чтобы защитить своего короля.

Вести, приходившие из-за рубежей Франции, тоже вселяли тревогу. Путешественники утверждали, что австрийцы и пруссаки стягивают большие войска на берег Рейна, а на юге, в Пиренеях, собираются отряды испанцев.

Пронесся также слух о том, что в последний момент смертная казнь короля будет заменена пожизненным заключением. По этому поводу вспыхивало немало споров и потасовок. Все единодушно считали обвиняемого виновным. Разногласия на улицах, как и в стенах Национальной ассамблеи, начались в момент определения меры наказания. Париж бурлил от сплетен и перебранок.

Правительство республики предвидело такую ситуацию и сосредоточило в столице восемьдесят тысяч национальных гвардейцев. В стратегически важных местах были выставлены три тысячи шестьсот до зубов вооруженных солдат. Еще бы — ведь не каждый день король отправляется на гильотину!

Уличная толчея превратилась для осужденного в крестную муку. Карета двигалась медленно, лошадка трусила устало. Брань, которой парижане осыпали Людовика, вспыхнула с новой силой после секундного молчания.