— Я знаю только то, что вы явились сюда, чтобы навредить моему внуку. Нам это не нужно.

— Видите ли, миссис Фергюсон, если вы разрешите мне поискать у вас улики, которые якобы находятся здесь, а я ничего не найду, это будет вам только на пользу. Я пойму, что тот человек в очередной раз солгал, и все! Вы будете жить дальше своей жизнью, и вашему внуку не о чем будет беспокоиться. Двое детективов, которые ждут меня у машины, уедут навсегда. Вы их больше никогда не увидите. Но если вы не разрешите мне поискать, они не оставят вас в покое и будут постоянно вас тревожить. Понятно?

— Понятно, — ответила негритянка, взявшись за дверную ручку. — А если вы найдете улики, о которых вам сказал тот человек?

— Тогда у вашего внука будут проблемы.

— Не вижу, какая будет польза моему внуку, если я пущу вас в дом, — немного подумав, сказала бабушка Фергюсона.

Кауэрт выложил последний козырь:

— Если вы меня не пустите, я решу, что вы что-то прячете. Мне придется сказать об этом детективам. Тогда они приедут с ордером на обыск и перевернут ваш дом вверх тормашками. Они не успокоятся, пока снова не посадят вашего внука в тюрьму. Будьте в этом уверены. Поэтому сегодня у вас нет выбора. Понятно?

— Мне понятно только одно, — смерив журналиста негодующим взглядом, заявила старуха. — Мне понятно, что белый человек всегда будет делать все, что ему заблагорассудится. Вы решили вторгнуться в мой дом, и вы туда попадете, что бы я вам ни говорила… А эти ваши детективы уже побывали тут с ордером на обыск, но ничегошеньки не нашли. И сегодня вы тоже ничего не найдете! — фыркнула старая негритянка, отперла дверь и чуть-чуть ее приоткрыла. — Этот человек в тюрьме сказал вам, где надо искать? — спросила она у журналиста.

— Нет, практически нет.

— Тогда ищите. Желаю удачи! — ухмыльнулась бабушка Фергюсона.

Кауэрт шагнул внутрь дома с таким чувством, словно попал в другой мир. Ему было не привыкать к городским трущобам. Он не раз следовал за своим другом Верноном Хокинсом туда, где в гетто совершались преступления. Поэтому журналиста больше не пугали и не удивляли нищета, крысы и облупленные стены. Однако дом бабушки Фергюсона производил поистине тягостное впечатление. Во всем здесь сквозила безнадежная бедность, не оставлявшая места никаким удобствам и никаким надеждам. Люди могли существовать в такой ужасающей нищете только за счет силы, которую придавали им злость и отчаяние.

На стене над протертым диваном висело распятие. В углу стояло деревянное кресло-качалка, на нем лежал пожелтевший кружевной коврик. Стулья были грубо сколочены из досок. На каминной полке стояли портрет Мартина Лютера Кинга и фотография худого чернокожего мужчины в строгом черном костюме. На стенах из почерневшего дерева, из-за чего дом изнутри казался пещерой, висело еще несколько семейных снимков, в том числе и фотокарточка Роберта Эрла Фергюсона. Редкие лучи солнца, проникавшие внутрь, тут же гасли, не в силах одолеть царивший в доме мрак. В конце коридора Кауэрт рассмотрел кухню, в центре которой стояла древняя дровяная печь. При этом нигде не было ни пылинки. Судя по всему, миссис Фергюсон относилась к пыли в своем убогом жилище не более благосклонно, чем к незваным гостям.