– Вы спите… Все события последнего месяца блекнут на кинопленке вашей памяти, они теряют свою отчетливость. Тускнеет эмульсия этой пленки, обесцвечиваются все изображения на ней…

Самое интересное, что и в ее памяти теперь есть какой-то странный провал, словно кто-то стер в ее голове пленку с событиями последней недели, и она, эта пленка, выцвела, лишилась эмульсии и всего, что на ней было записано.

– Это ощущение сохранится и даже усилится после того, как вы проснетесь… На пленке вашей памяти невозможно различить совершенно ничего, она будто смыта, прозрачна…

Да, правильно. И у нее такое же впечатление от своих ощущений…

– А теперь мы просто удаляем этот кусок чистой пленки и скрепляем концы прошлого и настоящего. Это простая и безболезненная операция, подсознание производит ее легко, без усилий, и в памяти не остается даже воспоминаний о ней…

Верно. Воспоминаний не осталось. Но осталось странное сосущее чувство утраты, потери времени и материи жизни.

Хотя у Богула этого быть не должно, ведь на следующих сеансах Винсент снова переведет его в Якова Пильщика – жизнерадостного еврея-оптимиста, рвущегося в эмиграцию. А вот у нее, Елены, нет второй биографии, она будет все той же Еленой Козаковой, только с маленьким провалом в памяти, и никто, конечно, никогда не скажет ей, что же случилось с ними – с ней и с Богулом – на прошлой неделе…

– Вы спите, вы глубоко и покойно спите после этой короткой операции и забываете о ней, как о мимолетном сне. Вы проспите час или даже больше и проснетесь в хорошем, радостном настроении, потому что впереди вас ждет новое почетное задание Родины, ради которого вы сами, добровольно согласились на небольшую жертву – обрезание крайней плоти… Да, да, запомните это: вы сами выразили желание сделать это ради успешного выполнения задания Родины. Между прочим, потом, во время выполнения этого задания, вы убедитесь, насколько разительно будут отличаться ваши новые сексуальные ощущения от прежних, от тех, которые были у вас до обрезания…

А вот у нее, Елены, нет и не будет, видимо, новых ярких сексуальных ощущений, потому что из-за этого провала в памяти, из-за этой утраты материи жизни что-то сместилось в ней, что-то надломилось или исчезло, словно в этот провал вытек и испарился тот кайф полета, который до того дарили ей ночи с Винсентом.

Конечно, она и сейчас спит с ним, и по интенсивности нынешний их секс ничуть, пожалуй, не уступает прошлому, и все-таки теперь в ее чувстве появилось что-то механическое, словно она приходит к Винсенту, и ложится с ним, и любит его уже не сама по себе, а как робот, как заводная кукла…