— Добрый день, сынок.

— Спасибо за приход, сэр.

— Ты снова навлек на себя беду.

— На меня хорошо держать пари.

— Много смертей впереди, — мрачно сказал Фрост.

— Сэр?

— Так говорит кошка.

Я посмотрел на Мангоджерри. Она устроилась на огромной руке Рузвельта так уютно, словно была без костей. Кошка могла бы сойти за муфту (будь Рузвельт человеком, способным носить муфты), если бы не зелено-золотистые глаза, в которых горел безошибочно узнаваемый ум.

— Много смертей, — повторил Рузвельт.

— Чьих?

— Наших.

Мангоджерри не отводила взгляда.

Рузвельт сказал:

— Кошки знают правду.

— Но не всю.

— Кошки знают, — стоял на своем Фрост.

Глаза Мангоджерри казались полными печали.

Глава 20

Глава 20

Рузвельт посадил Мангоджерри на один из кухонных стульев, чтобы кошка не порезала лапы об осколки фарфора, еще валявшиеся на полу. Хотя Мангоджерри, выведенная в генетических лабораториях и сбежавшая из Уиверна, умна так же, как мой дорогой Орсон или средний участник телевикторины «Колесо Фортуны», и намного умнее политических советников Белого дома за последнее столетие, тем не менее в ней достаточно кошачьего, чтобы просыпаться и тут же засыпать снова даже (если верить ее предсказаниям) накануне Судного дня, до которого нам едва ли удастся дожить. Может, Рузвельт и прав: кошки знают многое, но они не страдают избытком воображения и слабыми нервами.