Вот наконец и ты там, на границе. Но граница расколочена в щепу. Обиходить, поддержать хрупкий мир и пыль обдуть. Действуй и не страшись. Кто наитствуется господом, тому не страшно, Семочка… Это Ираида бы сказала. На авось казак на коня садится, на авось и конь казака лягает!

Четырехлетнее хождение по мукам довершило тебя как личность. Жизнь твоя будет оправдана этими семью днями. Ты готов, Дрезден — щебень и бетонный бой, торчат каменные пальцы, хвосты русалок, локоны, вот он — Родос, здесь прыгай.

И, пробранный торжественностью момента, с комом в горле, неподготовленный, огорошенный, во главе кучечки бойцов Сима выступает с дрезденской Бойни номер пять разведзаданием на разбомбленный дворец.

Задумался, заработался, ушел далеко — вдруг подскочил от беспардонного звона.

— Я тебя разбудил? Думал, девять, ты в рабочем ритме? Что у тебя хриплый голос?

— А, Ульрих. Хриплый, потому что больно в горле и заложен нос.

— Это от франкфуртской погоды?

— Ну, не знаю. Нет, болело уже в Милане. Погоди, как — девять? То есть я тут уже два часа? Хорошо, ты позвонил. Я же на завтрак опаздываю.

— Хочешь результаты экспертизы?

— Ты успел за ночь?

— Нечего было успевать. Тебе срочно. Жильбер завернул ко мне с утренней пробежки. Сличил почерки и заключение дал. Там специфично «П» заглавное, мы взяли у тебя из стола его адресную книжку, и там, к примеру, на слове «Пифагор» все доказуемо, поскольку то же самое слово присутствует в записке.

— В адресной книжке у Плетнёва Пифагор? Это такие у него знакомые? А Архимед?

— Дай посмотрю. Архимеда в книжке нет. Но хорошо, что есть Пифагор, потому что то же имя присутствует в записке.

— Разве присутствует? Не помню…

— Пифагоровы штаны. Та же рука. Его почерк.

— То есть ты сейчас с Жильбером звонишь сказать, что Плетнёв написал ко мне письмо? А как быть, что я сам видел Лёдика мертвым на полу?

— Виктор, прекрати психовать, время зря переводить. Расскажи, пожалуйста, обстоятельства, при которых к тебе попал документ.