Потом, уже перестав быть ребенком, он получил отказ поселиться во Французском Сомали, которое считал родиной… Горькое понимание, что у него нет своей страны, что официально он не существует, что у него нет никаких документов… Прибежище в Массаве — жизнь за счет украденного; поимка на рынке; бегство; ужас… преследование… и итальянский корабль.

Гнев итальянского капитана; жестокость боцмана; голодное существование и, наконец, бегство с корабля… Доки в Бейруте; охранники; снова страх и призрак гибели; отчаяние — снова безбилетник на пустом корабле.

Оказалось — это был «Вастервик»; капитан Яаабек; впервые доброе отношение; попытки высадить его на берег; отказы; «Вастервик» становится тюрьмой… Два бесконечно долгих года; отчаяние; всюду отказывают; всюду накрепко закрыты двери: Европа; Ближний Восток; Англия и Соединенные Штаты при всей их широко провозглашенной свободе… Канада — его последняя надежда…

В который раз слушая все это, Алан Мейтленд поражался: неужели это не трогает тех, кто слышит подобное? Он следил за лицом Тэмкинхила. Он был уверен, что на нем было сочувствие. Дважды чиновник медлил, прежде чем задать очередной вопрос, в чем-то сомневался, поглаживая усы. Эти паузы объяснялись душевным волнением?

Э.Р. Батлер больше не улыбался. Он уже некоторое время сидел, опустив голову и глядя на свои руки.

Но другой вопрос, приведет ли сочувствие к добру.

Прошло почти два часа. Расследование подходило к концу.

Тэмкинхил спросил:

— Если вам разрешат остаться в Канаде, что вы станете делать?

Несмотря на долгий допрос, молодой безбилетник пылко ответил:

— Сначала пойдет школа, потом работает. — И добавил: — Я хорошо работает.

— А у вас есть деньги?

Анри Дюваль гордо заявил:

— Есть семь доллар тридцать цент.

Эту сумму, как знал Алан, собрали водители автобусов в канун Рождества.

— Есть у вас личные вещи?

И снова пылкий ответ:

— Да, сэр, много: то, что на мне, радио, часы. Это люди мне прислали, и еще фрукты. Они все мне дали. Я им очень, очень большое спасибо, этим хорошим людям.

В наступившей тишине слышно было, как стенографистка перевернула страницу.

Наконец Тэмкинхил спросил: