Сенатор Деверо тоже отодвинулся от стола, но продолжал сидеть в своем кресле. Он кивнул:

— Всенепременно.

— Если я откажусь поступить так, как вы просите, что из того, о чем мы говорили, — моя адвокатская деятельность, «Лесное хозяйство Деверо»?..

Лицо у сенатора приняло обиженное выражение.

— Я бы предпочел не подводить под это такую базу, мой мальчик.

— А я подвожу, — напрямик заявил Алан. И стал ждать ответа.

— Я полагаю… в определенных обстоятельствах… буду вынужден пересмотреть свое решение.

— Благодарю вас, — сказал Алан. — Я просто хотел ясности.

А сам с горечью подумал: ему приоткрыли обетованную землю, а теперь…

На секунду он заколебался — его так и подмывало уступить. Сенатор сказал: «Никто… даже Шэрон… никогда не должен об этом узнать». И ведь это можно так просто сделать: совершить оплошность, допустить небрежность в аргументации, сделать уступку защитнику противоположной стороны… Его могут покритиковать как профессионала, но он молод — можно прикрыться отсутствием опыта. Такие вещи быстро забываются.

Потом он отбросил эту мысль, словно она никогда не приходила ему в голову.

И ясно, четко он заявил:

— Сенатор Деверо, сегодня утром я намеревался пойти в суд и выиграть это дело. И хочу, чтоб вы знали: я выиграю его, только теперь я десятикратно исполнен такой решимости.

На это не последовало ответа. Сенатор лишь поднял глаза — лицо у него было усталое, словно слишком тяжело все это ему далось.

— И еще одно. — Голос Алана зазвучал резко. — Я хочу, чтобы было совершенно ясно, что я ни в каком качестве вам не служу. Мой клиент — Анри Дюваль, и никто больше.

Дверь в столовую открылась. Вошла Шэрон с листком бумаги в руке и неуверенно спросила:

— Что-то случилось?

Алан указал на чек:

— Это уже не нужно. Можешь вернуть его в Консолидированный фонд.

— Почему, Алан? Почему?