Носатый, темнолицый, неприветливый, Кареев бесцеремонно оглядел меня с головы до ног, прежде чем посторониться и дать нам с Надей войти в квартиру. Приведя нас к себе в комнату, он прямо у двери спросил, по какому делу мы приехали — будто и не говорил об этом вчера с Надей по телефону. Он переспросил фамилию голландского солагерника Степана и бросил на меня колкий взгляд.

— Сколько ему лет?

— Восемьдесят пять.

— Долго же у вас живут.

У меня в портфеле лежала бутылка виски. Я достал ее и протянул Карееву.

— Давайте помянем Степана Александровича и Аполлонию Максимовну.

— Что это за дрянь?

— Виски. Американская водка. Я бы купил голландскую, но в Москве ее не найти.

— Тоже мне, водка. Чего она такая ржавая? Спрячь ее обратно. Такой не поминают.

Указав нам на диван, хозяин открыл шкаф и надел на свою теплую не по погоде фуфайку еще и пиджак, на лацкане которого имелась внушительная колодка.

— Военные награды? — поинтересовался я.

— Что же еще, — веско бросил Виктор Георгиевич и назвал свои ордена. После этого он достал из буфета начатую бутылку водки и три стакана. Кареев налил два стакана до краев, а третий — наполовину: «для дамы». Мы чокнулись.

Все, кроме меня, выпили до дна.

— Это неуважение, — упрекнул меня Кареев, но настаивать не стал. — Тетя Поля не обидится: она водку в рот не брала. И дядя Степа ее не пил. Видал, характер? При его жизни — и не пить.

— У вас случайно нет их фотографии? — спросил я.

Кареев ухмыльнулся.

— Случайно есть. 29 мая 1938 года, когда я бежал из дому, чтобы не угодить в спецназовский детдом, я взял с собой карточку, где мы запечатлены все вместе: мама со мной и тетя Поля с дядей Степой и детьми. Наша единственная общая карточка. Снялись в Парке культуры и отдыха имени Горького. Было лето 1937 года.

Он достал фотографию, и мы втроем вгляделись в черно-белые лица, каждое из которых выделялось по-своему.

Самой заметной фигурой был, конечно, Степан — стриженный наголо, в круглых черных очках, длинный и узкий, как жердь. Линников держал под руки смеющуюся Нину и Аполлонию — олицетворенный знак вопроса: он был и в ее позе, и во взгляде. Пышная жизнерадостная Нина обнимала мальчика со шкодливым выражением лица.

— Вам здесь лет двенадцать? — спросил я Виктора Георгиевича.