— А какая встреча у них предполагалась в Маковке? — раздался голос все время молчавшей Нади.

— Да никакая! — отмахнулся Кареев. — Та «встреча» просто взбрела Оле в голову. — Он перевел на меня помутневшие глаза и сказал с болью: — Ведь если говорить правду, Оля-то стала «того» — не выдержала перетрясок. Помутилась в уме и Алику голову заморочила. Я не думал, что это так кончится… Они спали у нас последнюю ночь перед отъездом. Никогда не забуду: у Оли глаза были не серые, а черные — такие зрачки расширенные. Надо же такое удумать — на Алтай ехать к этому чертову монаху!

— Какому монаху? — встрепенулась Надя.

— О ком книга написана. Он ей снился, звал ее — до бреда дошло. Книга-то в часовне осталась, а вот их самих — след простыл.

Надя изменилась в лице.

— В часовне лежало «Откровение огня»?! — медленно, почти по слогам, спросила она.

Кареев взглянул на нее непонимающе.

— Вы имеете в виду старую книгу в кожаном переплете, найденную Степаном Александровичем в монастыре?

— Ну да, — насупившись, подтвердил Виктор Георгиевич, словно Надя приставала к нему с какой-то ерундой. — Оля ее с собой на Алтай взяла.

— В голове не укладывается, — произнесла с чувством Надя, — чтобы книга, пусть даже такая уникальная, как эта, так сильно могла влиять на судьбы людей. Сначала из-за нее арестовывают Аполлонию Максимовну и Степана…

— Да не из-за нее их арестовали! — не выдержал Кареев. — Это мама и тетя Поля так думали, а на самом деле все было по-другому. Узнавал я в органах: Харитонов на них донес, наш бывший сосед. Отомстил за то, что его переселили. Анонимку послал в НКВД, сволочь. Ни маме, ни тете Поле энкавэдэшники тогда стукача не назвали, хотя сами до него доискались…

ОЛЯ И АЛИК

«А может, взять и все сказать прямо?» Алик представил несчастные Олины глаза. Нет-нет-нет! Пусть останется все как есть: бессонница, разгрузка товарных составов, шатание по Москве, Олины фантазии о Шамбале, неясность с университетом — все, кроме вагончика. С вагончиком надо было кончать. Как — он не знал. Комнаты в Москве дорогие, да их еще не найдешь.

«У нас есть теперь свое место!» — объявила Оля в ту ночь, когда обнаружилась тетя Нина. После разговора с ней «папа» стал для обоих Степаном, «мама» должна была превратиться для Оли в Аполлонию Максимовну, но не превратилась. «Я могу называть ее только мамой, — сказала она, — иначе я запутаюсь в воспоминаниях». Об Аполлонии у нее их было слишком много — не то что о Степане…

В Будаевске они поклялись друг другу все забыть. Сироты. Ни дома, ни прошлого. За семь лет — ни слова о московском детстве. Когда они стали студентами МГУ, все-таки приехали взглянуть на старый двор — Оле очень хотелось. Только взглянули и сразу ушли: на воспоминаниях по-прежнему лежал запрет. Теперь его не было, и воспоминания потекли. И сколько их уцелело!