— Надя, моя кандидатура неудачна во многих отношениях. Лучше будет найти другого «жениха». Я знаю одного голландского стажера в МГУ, его зовут Ханс ван Сеттен…
Надя молча выслушала перечень достоинств моего знакомого. Она не задала ни одного вопроса. Я предложил познакомить ее с Хансом на днях. Она согласилась.
На свидание с Александром Парамоновичем Чесучовым я поехал один. Надя, как и обещала, договорилась с ним о встрече, но сама в ней участвовать не стала. Чесучов вызвался сам приехать из Малоярославца в Москву. Встреча была назначена у Киевского вокзала.
Мне предстояло увидеть человека, пробывшего двадцать два года в лагерях. Если бы не амнистия после смерти Сталина, он отсидел бы свой полный срок — двадцать пять лет и потом доживал бы свой век в ссылке. Таково было в то время наказание за уклонение от службы в Советской Армии. Чесучов был из баптистской семьи. Когда его призвали в армию, он повредил себе руку, и ее пришлось ампутировать. Я должен был узнать его по пустому рукаву.
Маленький, в черной кепке и в безукоризненно белой рубашке, один рукав которой был засучен, а другой заправлен под пояс брюк, он уже стоял на условленном месте до моего прихода и, жмурясь от солнца, смотрел по сторонам — типичный провинциал, теряющийся в большом городе, только сойдя с поезда. В единственной руке у него была клеенчатая сумка.
Я подошел к Чесучову и назвался. Он засунул сумку между ног, протянул руку и представился:
— Дядя Саша.
За вокзалом был пустырь, где сидели на траве люди, многие с вещами. Лучшего места для разговора поблизости было не найти, и мы тоже устроились там. Иконка находилась в сумке. Дядя Саша достал ее и положил передо мной на траву. Я увидел карандашный портрет мужчины на буром картоне. Надя оказалась права: для неопытного человека рисунок был очень хорош.
— Пресветлый Евларий, наставник встревоженных душ, — сообщил умиленно дядя Саша.
— Встревоженных? — непроизвольно переспросил я.
— Встревоженных, — подтвердил Чесучов. — Так он мне сказал.
— Он вам снился, как я понял?
Дядя Саша кивнул и стал рассказывать:
— Сижу я на лавочке у дома. Тут подходит наставник и садится рядом. Все как наяву: дом мой, лавочка моя. Лавочка у меня коротенькая. Я подвинулся к краю, чтоб ему места побольше было. Сижу с ним, что сказать — не знаю. И он сидит молчит. Потом спрашивает: «А чего ты тайной Господнего Равнодушия проникнуться боишься?» Ну и пошел у нас после этого разговор.
— Вы совершаете кенергийские обряды? — удивился я. Удивление появилось и у него на лице.
— Кени… кеги… — Дядя Саша не смог выговорить это слово — он его и не знал. — Я тебе скажу по-своему. Степа узнал из одной старой книги о семи святых тайнах. Чтобы ими проникнуться, надо совершать действа. Это не обряды, как ты говоришь, это другое. Степа научил меня им всем, но я совершал только шесть. К тайне Господнего Равнодушия у меня душа не лежала. Пугало меня это равнодушие. Отец Евларий мне глаза открыл: