– Иди медленнее. А сейчас… остановись.

Мы замираем. Становится видно, что ворот – совершенно одинаковых – четверо. Четверо ворот с четырех сторон квадратного, залитого серым светом зала. Свет довольно странный, тусклый, он словно стекает со стен, его много и мало одновременно. Каким-то образом он давит и делает просторное помещение похожим на склеп.

Висок начинает саднить с новой силой. Я вытягиваю шею и сразу замечаю фигуру на полу, напоминающую либо груду темного тряпья, либо огромную подбитую птицу. Что угодно. Но точно не одного из самых влиятельных людей нашего Города.

Не слышно ни криков, ни стонов, только изредка – кашель. Его можно принять за надсадную работу какого-то механизма. Лежа на спине, Ван Глински тяжело, прерывисто дышит. Глаза прикрыты. Левая рука неестественно согнута – явно вывихнута, а может, сломана. На полу под затылком темнеет кровь: ее не слишком много, но достаточно, чтобы понять, почему моя голова так болит. Политик не двигается, не пробует приподняться или хотя бы удобнее устроить поврежденную конечность. И судя по тишине, едва ли он ждет, что кто-то придет.

– Джон…

Но я не успеваю сделать и шага: он удерживает меня за локоть. Как и тогда в церкви, его пальцы сжимаются крепко, словно я ребенок, а он не дает мне с разбегу влететь в лужу. Не обращая на меня внимания, Айрин смотрит вперед, все туда же – в зал. Но его глаза обращены не на Глински, вернее, не только на него.

Раздаются шаги. Через другие, противоположные нашим, ворота врывается Гамильтон. На пару секунд он замирает, переводя дух, и бегло оглядывается. Прислушивается. Едва ли не принюхивается, словно охотничий пес. Самый главный пес нашей чокнутой своры.

Он замечает Глински почти мгновенно и прибавляет шагу. В его руке зажат пистолет. В сером свете ствол поблескивает, блестят и глаза Гамильтона, прикрытые свалявшейся челкой. Интересно, что он чувствует в эту минуту… Облегчение? Торжество? Злость? Я дергаюсь, пытаясь либо стряхнуть руку Джона, либо утянуть его за собой:

– Он добьет его. Он говорил нам! Пошли!

– Подожди.

«Свободный» бежит вперед, на бегу убирая ствол в кобуру. Приблизившись вплотную, он опускается рядом с «единоличником» на пол и приподнимает ему голову. Пальцы другой руки отводят мокрые пряди с окровавленного лба, и раздается напряженный, хриплый голос:

– Господин капитан…

Трудно сказать, услышал ли его Глински, или же подействовало слишком резкое изменение положения тела, но, взвыв от боли, «единоличник» хватает Гамильтона здоровой рукой за левое запястье.