— Остынь, Сэм. Губернатор поймал меня за дверью кабинета Слэттери.

— Странно, что он не собрал еще пресс-конференцию.

— Это благодаря мне. Я вынудил его хранить молчание.

— Выходит, ты — первый, кому такое оказалось по силам.

— Макаллистер не отвергает напрочь идею милосердия.

— Он сам тебе это сказал?

— Да.

— Но почему?

— Я не знаю почему, Сэм. Его мотивы меня не интересуют. Но в чем ты видишь вред? Какая опасность таится в попытке склонить губернатора к снисхождению? Пусть газеты печатают его портреты, пусть тиражируют его ослепительную улыбку телеэкраны. Если есть шанс заставить Макаллистера выслушать наши доводы, какая тебе разница, что он лично будет от этого иметь?

— Нет. Тысячу раз — нет. Я не позволю своему адвокату просить это ничтожество о снисхождении. Я хорошо изучил его, Адам. Он рассчитывает заманить тебя в свои сети. Его слова и поступки — только поза, только игра на публику. Он жаждет славы — за мой счет. Но казнят-то меня, а не его!

— В чем же все-таки вред, Сэм?

Кэйхолл с размаху опустил ладонь на крышку стола.

— Вред в том, что твои действия не принесут никакой пользы, Адам. Его не переубедишь.

Адам черкнул что-то в блокноте, давая деду время успокоиться. Откинувшись к спинке стула, Сэм достал из кармана новую сигарету, провел рукой по влажным еще волосам. Холл посмотрел на него в упор.

— Что ты собираешься делать, Сэм? Послать все к чертям? Сдаться? Ты мастерски разбираешься в законах, так скажи, что делать?

— Не мешай, я думаю.

— Пора бы.

— Апелляция — вещь грамотная, но надежды на нее немного. Других же средств остается и того меньше.

— Если не считать Бенджамина Кейеса.

— Ты прав. За исключением Кейеса. Он проделал отличную работу, был мне другом. Мне противна сама мысль бросить на него какую-то тень.