– Денис, мальчик мой, где же толпа желающих принести пользу нашей дружной общине?

Похожий на физрука нехотя поднялся, одернул куртку и махнул головой.

– Там уже. Ждут.

– Вот! – Гус хлопнул ладонью по пыльной спинке стула. – Вот о чем я говорю, когда прошу вас всегда быть на шаг впереди. Я только подумал, а вы уже сделали! Разве это так сложно, разве это много? Особенно зная, сколько таких, как вы, мечтают оказаться по эту сторону поля… – Старик покачал головой и снова обратился к парню: – Я тут привел еще одну девочку, очень ей надо загладить свою вину. Месяц, знаете ли, не резиновый. Отыщешь для нее инвентарь?

Денис покосился на Улю и кивнул.

– Ну тогда и еще один. Для нашей дорогой Надежды. – Гус повернулся к окаменевшей завучихе и щипнул ее за бок. – Как ты, Надюш, тряхнешь стариной?

Та залепетала что-то, задрожала всем телом, принялась закатывать рукав.

– Нет, нет, пожалуйста, – повторяла она, не решаясь схватить Гуса за руку. – У меня меточка… меточка совсем уже… Не спасет. Нет, мне нельзя туда!

Но старик ее не слушал. Он двинулся дальше, остановился у первого ряда, сел в кресло и углубился в чтение бумаг, которые так заботливо уложила в папку Надежда. А она все смотрела ему в спину, трясла рукой, на которой и правда почти не было видно чернильного узора.

Две стоявшие в отдалении женщины остались на месте, только склонились друг к другу чуть ниже. Гус на них даже не взглянул. А Денис взял под пухлый локоть плачущую Надежду и повел ее к ступеням.

– Отпусти! – слабо трепыхалась она. – Не смей! По какому праву? Сопляк! Подлец!

Но парню было откровенно плевать на ее сопротивление. Он затащил тучное тело на самый верх и легонько толкнул. Этого хватило, чтобы Надежда смирилась. Дрожащей рукой она залезла в маленький кармашек джемпера, достала оттуда таблетку и положила на язык. Денис приоткрыл занавес, пропуская завучиху вперед. И та пошла – покорная, дрожащая – куда-то вглубь.

Не прочитай Уля о пыльном зеркале, которое во тьме становится переходом на полынное поле, ей показалось бы, что Надежда просто скрылась за кулисами в недрах сцены. И стоит там теперь, непонятно почему рыдающая, дышит пылью, рассматривает деревянные стойки и серые усилители.

Но Ульяна знала, что ждет их там, какое оно голодное, цветущее и седое. И от этого знания хотелось кричать. Только сил на это не было. Одна только горечь за щекой, подарок тающей таблетки, и осталась.

– Эй, ты! – Физрук махнул рукой. – Тебе отдельное приглашение нужно?

Уля вздрогнула и пошла на окрик. Наверное, так шли к газовым камерам люди, превратившиеся в живые скелеты. Страх тоже имеет свой резерв, а когда он истощается, остается тупое равнодушие. И горечь полыни во рту.