Гус вышел первым. Он долго кряхтел, выбираясь наружу. Но было в этом что-то наигранное, лицедейское – все его копошение лишь поддерживало образ, выстроенный странным одеянием. Так старик развлекал самого себя.

Притихшую Ксению из машины вытащил водитель. Уле показалось, что это был тот же мужик, который вез ее саму, сжимавшую в руке ремешок камеры, от станции Лось. Но за большими затемненными очками невозможно было разглядеть глаза, а серая куртка из плащевки обезличила бы любого. Да и была ли разница – тот ли это безмолвный слуга Гуса или другой?

Думая так, Уля открыла дверцу и опустила ноги на замерзшую грязь. Утро никак не желало наступать. Небо оставалось серым и непроглядным. Затянувшиеся сумерки – уже не ночь, еще не день – казались бесконечными и томительными. Слабые лучи просыпающегося солнца только разгоняли ночную хмарь, а над землей все еще клубился морозный туман.

Ульяна потуже затянула ремешки капюшона, чтобы согреть заледеневшие щеки. Внутри нее разгорался пожар страха и предчувствия беды. Кожу покалывало рассветным холодом. Эти два ощущения окончательно сбивали с толку и без того измученное тело. Колени дрожали, мир перед глазами плыл. А безразличие к собственной участи наполняло Ульяну странной уверенностью: настоящей беды с ней не случится. Не сегодня.

Если бы в ней оставались еще силы на удивление, Уля бы поняла, как это странно. Таблетки продолжали мирно покоиться на дне кармана. Откуда тогда появилось бесстрастная тишина внутри? Не оттого ли, что весь этот путь уже был пройден однажды Артемом? И теперь, поднимаясь по ступеням больнички, Уля чувствовала его рядом. Знала, что он все еще здесь. Идет след в след. Готовый если не защитить, то разделить с ней боль.

И это было немало. Больше, чем осталось после гибели Никитки.

– Вот, Зинаида Олеговна, привез вам девочек, – сказал Гус, останавливаясь на верхней ступени крыльца. – Одной обещал экскурсию… На производство.

Ксюша вскрикнула, заметалась в крепких руках водителя, но тот хорошенько ее встряхнул, только зубы лязгнули, и потащил наверх, отпихивая замершую на половине шага Ульяну. Она посторонилась, пропуская их и стараясь не глядеть на перекошенное ужасом лицо служки. Но все-таки успела поймать ее последний взгляд – кукла-голышок взмахнула ресницами, а стеклянный шарик под ними влажно заблестел. Ксюша больше не спорила, не уговаривала, не плевалась. В руках водителя, за пару шагов от услужливо улыбающейся Зинаиды, она, кажется, сломалась окончательно. Перешагнула черту нечеловеческого ужаса, за которой чувства покидают тело, делая его пластмассовым и твердым. Делая неживым.