Полынь не цвела. Это Ульяна заметила сразу же. Трава обновилась. Она стала свежей и молодой. Уля протянула руку и легко сорвала верхушку ближайшего кустика. Мягкая сочная зелень больше не резала пальцы. Седые цветы на ней даже не завязались. Она пахла терпкой горькой свежестью, приятной, а не удушающей.

Круг жизни полынного поля замкнулся. И был начат снова.

Но какой ценой? Служек у выхода больше не было. Никто не толпился на возвышении, никто не толкался, не дрался, не рвал траву, чтобы засунуть ее в пенящийся рот. Поле сковала тишина. Только тучи бежали по низкому небу и ветер ласково гладил полынь по свежим макушкам.

Уля поднялась на холм. Кругом валялись полупустые мешки. Она подхватила парочку, взвесила в руке и кивнула. Пустые наполовину, вместе они составляли один выполненный норматив. Три сотни метров бега за полторы минуты. Мешок, набитый полынью, чтобы завершить исправительные работы. Как шанс никогда больше не оказаться тут, на седом поле, ждущем обновления голодным туманом. Где ходит слепой старик, скребется в стену и не знает покоя, пока сто тысяч мертвых бедняжек продолжают томиться в своей клеточке. Если все это, конечно, Уле не привиделось, в чем она была уже не уверена.

Тьма под веками услужливо всколыхнулась, принимая ее. Было достаточно одного неуверенного шага вперед, чтобы пружинящий травяной ковер под подошвой ботинок сменился скрипучей ступенькой лестницы.

Как заправский театрал, только что посмотревший премьеру, в первом ряду пустого зала сидел Гус. Ни тебе физрука с плохими зубами и свистком, ни шепчущихся теток. Гулкий актовый зал напомнил Уле начало какого-нибудь отвратительно жуткого фильма ужасов. Или его же конец, смотря как повернется беседа.

Гус тем временем громко хлопнул в ладоши – Уля вздрогнула от резкого звука, как от выстрела, – и поднялся. Его лаковые ботинки пронзительно скрипели на каждом шагу, тусклый свет, бьющий в высокие окна зала, блестел на их гладких боках. Старик подошел к сцене и протянул Уле руку.

Длинные ногти заскребли в воздухе. Сегодня они были чистыми, острыми и почти прозрачными. Абсолютно не такими, как во сне. Теперь Уля точно знала, что Гус никогда бы не стал ходить в тумане, ощупывая стену, как тот, кто встретился ей на поле. Эта работа была слишком грязной для старика в бархатном пиджаке.

Рука требовательно повисла в воздухе, все, что оставалось Уле, – вложить в нее свою ладонь, скрывая дрожь отвращения.

– Давай-давай, девочка, – проворковал Гус, помогая ей спуститься. – Ты сегодня единственная, кто вернулся с добычей. – Помолчал и потянул Улю к себе, понизив голос. – Единственная, кто вообще вернулся.