Как раз в этот момент нашей дискуссии Маркус объявил, что готов начать эксперимент. Крайцлер отступил от стола, чтобы детектив-сержант смог расположить свое оборудование поближе к телу. Потребовав выключить электрическую лампу, Маркус попросил брата медленно и осторожно извлечь уцелевшее глазное яблоко мальчика. Когда Люциус выполнил его просьбу, Маркус установил позади глаза очень маленькую лампу накаливания, а камеру свою нацелил на сам глаз. Экспонировав две пластины, он подвел к глазным нервам два оголенных проводка, активировал их и сделал еще несколько снимков. В конце Маркус выключил лампочку и снял уже неосвещенный, но наэлектрилизованный глаз еще на две пластины. Весь процесс выглядел достаточно дико (позже, впрочем, я прочел у французского новеллиста Жюля Верна в одном из его фантастических рассказов полное описание и механику действия этой процедуры), но Маркус был полон надежд и, снова включив верхний свет, выразил желание немедленно удалиться в лабораторию.
Мы уже упаковали оборудование Маркуса и были готовы покинуть морг, когда я заметил, что Крайцлер неотрывно смотрит на лицо Ломанна — с гораздо меньшей отчужденностью, нежели та, кою он являл при осмотре тела. Стараясь не видеть изувеченный труп, я подошел к нему сзади и тронул за плечо.
— Зеркальное отражение, — пробормотал Крайцлер. Сперва я подумал, что он говорит об этапе Маркусовой процедуры, но затем вспомнил нашу беседу недельной давности, когда он размышлял, что состояние тел отражает психическое опустошение, изъедающее самого убийцу.
Рузвельт подошел ко мне, и глаза его невольно остановились на теле.
— В таком месте смотреть на это еще страшнее, — тихо сказал он. — Клиника. Совершенно обесчеловечен.
— Но почему так? — спросил Крайцлер, не обращаясь ни к кому. — Почему именно
— Дьявол его знает, — ответил Теодор. — Я такого ни у кого не видел, разве что у краснокожих.
Мы с Ласло окаменели оба, а затем, не сговариваясь, развернулись к Теодору. Наверное, у нас в глазах что-то отразилось, ибо Теодор сразу же занервничал.
— Что это с вами? — спросил он с ноткой негодования. — Если позволите осведомиться?
— Рузвельт, — ровно произнес Крайцлер, делая шаг вперед. — Не могли бы вы повторить то, что сейчас сказали?
— Меня много в чем обвиняют, когда я говорю, — ответил Теодор, — но пока еще никто не обвинял меня в плохой дикции. По-моему, я выразился предельно ясно и громко.
— Да. Так и было. — К нам приблизились Айзексоны и Сара, с любопытством наблюдая за внутренним пламенем, осветившим усталое лицо Крайцлера. — Но что конкретно вы имели в виду?