— Факт в том, что…

— Факт в том, — перебил меня Бёрнс, подходя к нам, но обращаясь к Моргану, — что это всего лишь умственное упражнение, отнюдь не способное решить дело. Эти люди занимаются одним — обнадеживают всех, кого опрашивают, что дело поистине может быть раскрыто. Как я уже сказал, это не только бессмысленно, но и попросту опасно. До иммигрантов следует донести всего одно: им и их детям нужно блюсти законы этого города, и тогда ничего плохого с ними не произойдет. Если они не прислушаются, никто, кроме них самих, не будет в ответе за возможные последствия. Может, проглотить такое им будет тяжело. Но этот идиот Стронг с его ковбоем-уполномоченным недолго просидят в своих креслах. И тогда уже мы сможем вернуться к принудительному кормлению. Моментом.

Морган медленно кивнул и перевел взгляде Бёрнса на Крайцлера.

— Вы свою точку зрения высказали, инспектор. А теперь — вы нас не простите?

В отличие от Комстока и священников, Бёрнса, казалось, повеселила лаконичная манера Моргана прощаться: покидая библиотеку, он даже принялся тихо насвистывать. Когда дверь за ним закрылась, Морган встал и подошел к окну — словно хотел удостовериться, что Бёрнс покинул его дом.

— Могу ли я предложить вам выпить, джентльмены? — наконец вымолвил он.

Мы отказались, а хозяин извлек сигару из ящика на столе, раскурил ее и стал медленно расхаживать по толстым коврам библиотеки.

— Я согласился принять делегацию, которая нас только что покинула, — объявил он, — из уважения к епископу Поттеру, а также потому, что не желаю больше наблюдать за продолжающимися беспорядками.

— Прошу прощения, мистер Морган, — сказал я, несколько изумленный его тоном. — Но неужели ни вы, ни присутствовавшие здесь джентльмены даже не пытались обсудить этот вопрос с мэром Стронгом?

Моргай быстро рассек рукой воздух перед собой:

— Инспектор верно заметил насчет полковника Стронга. У меня нет никакого интереса вести дела с человеком, чья власть ограничена выборами. Кроме того, Стронг не располагает умом для решения подобных задач.

Шаги Моргана звучали тяжело, размеренно. Мы молчали. Библиотека медленно заполнялась клубами сигарного дыма, и когда Морган наконец остановился и заговорил, я едва мог разглядеть его сквозь буроватую пелену.

— Насколько я могу видеть, джентльмены, существует всего два благоразумных курса — ваш и тот, что предлагает инспектор Бёрнс. Нам необходим порядок. А особенно — сейчас.

— Почему сейчас? — поинтересовался Крайцлер.

— Возможно, вы не в том положении, чтобы об этом судить, доктор, — осторожно начал Морган, — но в настоящий момент мы стоим на распутье, как в самом Нью-Йорке, так и в стране в целом. Город изменяется, причем — коренным образом. О, я говорю не только о приросте населения за счет притока иммигрантов. Я имею в виду сам город. Двадцать лет назад это все еще был главным образом порт, и гавань служила нашим основным источником коммерции. Сегодня же нашему превосходству брошен вызов другими портами, а грузоперевозки вытеснены мануфактурами и банками. Производству, как вам известно, потребны рабочие, и нам их предоставляют менее удачливые страны мира. Вожди организованных профсоюзов обвиняют нас в том, что мы скверно обращаемся с их подопечными. Но так это или нет, они продолжают ехать сюда, потому что здесь гораздо лучше того, что они оставили за плечами. По вашей манере речи я понял, что вы и сами иноземного происхождения, доктор. Сколько времени вы пробыли в Европе?