— Она была… была склонна к насилию?

Дьюри покачал головой и ответил рассудительно и, похоже, честно:

— Я не думаю, что в этом смысле Яфету доставалось больше, чем мне. Отцовским ремнем по заднице, не больше. Нет, я верил тогда и верю посейчас, что наша мать действовала… куда изощреннее. — Дьюри отложил лопату, присел на камень побольше и достал трубку с кисетом. — Я считаю, что мне повезло больше, чем Яфету, — лишь потому, что с самого начала мать была ко мне старательно безразлична. Но вот с братом ей словно казалось недостаточно просто лишать его материнской любви. Она цеплялась к нему по любому поводу. Даже когда он еще лежал в колыбели, не сознавая и не контролируя себя, — даже тогда она его изводила за все.

Крайцлер подался к нему и предложил спичку, которую Дьюри принял нехотя.

— А что вы имели в виду, когда сказали «за все», мистер Дьюри? — спросил Ласло.

— Вы врач, доктор, — ответил тот. — Сами понимаете. — Старательно раскурив трубку, Дьюри тряхнул головой и буркнул: — Тварь! Я понимаю, так говорить о своей покойной матери грубо. Но видели бы вы ее, джентльмены, — ни на миг не оставляла его в покое, ни на миг! И стоило ему пожаловаться или заплакать, или же возмутиться, она говорила ему веши столь отвратительные, что даже для нее они казались чересчур. — Дьюри поднялся и вновь взялся за лопату. — Что это не ее сын. Что он сын краснокожих индейцев — грязных дикарей-людоедов, которые подбросили его к порогу. Бедняга уже сам почти в это поверил.

Части головоломки вставали на места с каждой минутой, и чем дальше, тем сложнее мне было сдерживать внутреннее ликование. Мне уже хотелось, чтобы Дьюри скорее закончил свою повесть, и я бы выбежал наружу и вознес к небесам торжествующий клич: да приберет черт всех наших врагов и противников, потому что мы с Крайцлером готовы поймать этого человека! Но я понимал, что самоконтроль сейчас важен как никогда, и старался ничем не уступать в бесстрастности Крайцлеру.

— И что же произошло, когда ваш брат подрос? — спросил Ласло. — Достаточно, чтобы…

В ответ Мам Дьюри вдруг издал душераздирающий и нечленораздельный вопль и швырнул лопату о дальнюю стену амбара. Куры немедленно всполошились, взметнулась туча перьев. Словно опамятовщись, Дьюри выхватил трубку изо рта и взял себя в руки. Ни я, ни Крайцлер не пошевелились, хотя глаза у меня, наверное, только что на лоб не полезли.

— Думаю, — прохрипел Дьюри, — нам следует быть честными друг с другом. Джентльмены.

Крайцлер промолчал, мой же голос предательски дрогнул, когда я переспросил: